ISSN 1818-7447

об авторе

Юрий Соломко родился в 1986 году. Окончил факультет электроники и компьютерных систем Украинской инженерно-педагогической академии. Работал разнорабочим, работником зала в супермаркете, курьером, сортировщиком. Публиковался в журналах «©оюз Писателей» и «Урал». Первая книга стихов «Школа радости» вышла в 2013 году. Шорт-лист премии «ЛитератуРРентген» (2008, 2011).

Новая карта русской литературы

Votum separatum

Цикл стихотворений Юрия Соломко, который «TextOnly» предлагает вниманию читателей, сильно расходится по настроению с тем, что ожидаешь встретить в стихах современного харьковского автора.

Из Украины приходят тревожные новости. В Харькове сейчас вроде бы стало потише (временно?), чем в восточных областях, но еще недавно журналисты сообщали об избиении активистов Евромайдана, о покушении на мэра города и о многом другом. Юрий Соломко стал одним из русских литераторов Харькова, подписавших письмо с призывом к российским властям не вмешиваться во внутренние дела Украины.   

Свою «Педагогическую поэму» Соломко дописал и соединил ее в цикл с более ранними стихотворениями, кажется, в самые тревожные для Харькова дни весны 2014 года, но повествует она не о сегодняшней политике. Истории, которые представлены в балладах Соломко, могли произойти не только в Харькове, но где угодно в Восточной Украине или в крупных городах современной России. Что-то подобное случалось двадцать или сорок лет назад, когда были пионеры и комсомол и не было частных фирм. Сюжеты Соломко — не то, что сегодня происходит, но то, что повторяется, немного изменяясь, на протяжении десятилетий. Из этих изменений складываются различия в автоматизмах людей разных поколений.   

Неприличное название цикла мало связано с его содержанием — оно свидетельствует, скорее, о том, что в жизни бывают ситуации, когда взрослому человеку от осознания своего бессилия хочется ругаться матом. К сожалению, бывают. Герои Соломко не страдают так поэтически от безнадежности, как персонаж фильма Романа Балаяна «Полеты во сне и наяву», но тоже не знают, что им с собой делать. Они — совсем не лишние люди, у каждого есть дело в жизни. Эмоции лишнего человека можно пережить, будучи очень занятым. 

Персонажи Соломко немного напоминают героев ранних, 90-х годов рассказов Льва Усыскина, которые искренне не знали — и большей частью не хотели знать, — что в этой жизни имеет смысл делать, а чего не стоит. Но персонажи Усыскина от своего непонимания большей частью совершали какую-нибудь эффектную, разрушительную по своим последствиям глупость. Герои Соломко таких глупостей не делают: им кажется, что они действуют, как все. Бегут с урока — как все. Когда же «все» не знают, что делать, — бастовать или не бастовать, платить из своего кармана за работу уборщицы или не платить, — и персонажи баллад Соломко в растерянности. Герой «педагогической поэмы» — то ли один и тот же, то ли собранный из трех «я», — рассказывает о том, как в разные периоды жизни (детство, юность, взрослый возраст) он не знал, как ему сохранить чувство собственного достоинства.

Соломко постоянно пишет о людях ничем внешне не выдающихся и старательно «выносит за скобки» фигуру наблюдателя-как-поэта. Недавно умерший рязанский поэт Алексей Колчев тоже умел писать стихи о тех людях, которых никто не замечает. Но у него то и дело появлялась фигура поэта-рассказчика, или, точнее, нелепого «архипииты», которая разрывала описанный им замкнутый мир постсоветской провинции. У Соломко разрыв происходит иначе. Его герой, рассказывая о происходящем с ним в журналистско-«довлатовской» модальности, постоянно обобщает свои наблюдения с помощью литературных аллюзий, задавая контраст между нормами «образцовой» культуры, канонических произведений — и рутинным, ровным, неярким, тривиальным миром.

Пожалуй, самая неожиданная цитата в цикле — «Про спектакль: краем глаза видел / странно одетых мужчин и женщин». Это Наташа Ростова в опере, если кто не узнал. Вопрос, который очень интересовал Толстого в романе «Война и мир», и еще больше, кажется, в дневниках: из чего складывается повседневная жизнь? Я не сравниваю Соломко с Толстым, но вопрос, который вновь и вновь возникает в стихотворениях Соломко, именно этот.

Герой цикла очень напряженно пытается разобраться в мотивах тех людей, с которыми он был связан, особенно родных и близких.

                        …малодушно сунулся к маме.

        Не подозревая, что любой мой проступок для нее -

        собственная непростительная оплошность:

        только моя для мамы — куда более болезненна.

Многие во взрослой жизни делали подобное открытие. Соломко говорит не только о том, что его герой понял свою маму, но о том, что понял поздно, когда уже поправлять что бы то ни было — бессмысленно. Интонация его цикла говорит о состоянии человека, сделавшего подобное открытие. И о состоянии позднего спохватывания — гораздо больше, чем о содержании открытия. Доцент Копытин пожалел студентов, потому что вспомнил подобный случай с ним самим. Много ли толку от этого, кроме того, что души Копытина и студентов на мгновение вошли в резонанс? Об этом резонансе, который мы переживаем часто и не отдаем себе в этом отчета, Соломко и пишет.

Предельно «бытовые» темы Соломко кажутся лучше решаемыми в прозе, вроде рассказов Владимира Козлова, — но это только на первый взгляд. Кажется, поэтическая структура нужна Соломко для большей аналитичности, для того, чтобы ткань рутинного существования начала просвечивать, чтобы стали видны ее расходящиеся швы. Может быть, поэтому Соломко, несмотря на то, что пишет верлибром, так любит строфы из двух строк. С такими короткими паттернами речи лучше видна дробность мира, пунктир социального времени.

И формальность. Два из трех вошедших в этот цикл стихотворений раньше печатались: «Три поцелуя воздушных…» — в журнале «©оюз Писателей», «Заседание кафедры» — в первой книге Соломко «Школа радости». «Педагогическая поэма» печатается впервые.

Илья Кукулин

Юрий Соломко

Три поцелуя воздушных, три гондона цветных

Педагогическая поэма

 

I

 

1

 

*

 

Отсидели первые два урока.

(Именно, отсидели.)

 

А на перемене, кажется, Артем

предложил прогулять;

 

*

 

Из школы выбирались вчетвером.

(Ага, именно, выбирались.)

 

Тёма, я, Дима, Антон. Делая вид,

что мы — в киоск и обратно.

 

 

2

 

*

 

Вечером наш класс

рванул в театр с Еленой.

 

Мы тоже рванули, но без опеки,

купив билеты на балкон за час до начала.

 

*

 

Во время спектакля — интенсивное:

общение-потребление (еды, жидкостей).

 

В частности, водки с соком.

По бутылочке на каждого,

 

в левом и правом внутренних карманах

джинсовок Артема и Димы.

 

 

3

 

*

 

Про спектакль: краем глаза видел

странно одетых мужчин и женщин.

 

В антракте, спустившись пописать,

встретил одноклассника из партера.

 

*

 

На стене туалета

не висело даже воздушки,

 

но в бельэтаж я вернулся

с ощущением фатальности

 

и со всё нарастающим

звоном в ушах —

 

ружье

выстрелило.

 

 

II

 

1

 

*

 

Оказалось, что все оставшиеся представители

сильного пола ушли с последнего урока

 

(со второго из спаренных уроков

директора). Все, кроме самого сильного,

 

точнее, смелого, как выяснилось, —

Леши Электрика (Электрик с тех пор,

 

как ковырнул авторучкой розетку

в лабораторном классе). Его совсем

 

чуть-чуть тогда, он говорил, шибануло.

Я вот лично уверен, что не чуть-чуть

 

 

2

 

*

 

Прогулявшие урок директора школы,

разумеется, рисковали и непонятно о чём

 

(или чем) думали. Но о чём (или чем) думал

Леша — мне тоже неясно. Тем не менее —

 

не просчитался! А все мы (вне зависимости,

кто с какого урока…) огребли по полной.

 

Когда вспомнили про отсутствие у Леши

чувства локтя, собирались устроить «темную».

 

Под давлением классной — неожиданно проявили

великодушие: переименовали в Фартового.

 

 

III

 

1

 

*

 

Из домашних мне, конечно, стоило

первым делом поговорить с отцом

 

(ну, куда там!) — малодушно сунулся к маме.

Не подозревая, что любой мой проступок для нее —

 

собственная непростительная оплошность:

только моя для мамы — куда более болезненна.

 

 

2

 

*

 

Отец более строгий, мусолю я, считая минуты

до папиного прихода. А мама так ор-рала!

Не исключено, что он прибьет меня, не дослушав.

 

Мне не хватило смелости, зато родителям

хватило выдержки. Когда пошла третья неделя

со времени моего проступка, папа поинтересовался:

 

«Что ты себе думаешь, чудо в перьях? Собирался

ли ты мне вообще о своих «подвигах» говорить?

Прогулять смог! А отцу сказать… струсил».

 

 

IV

 

1

 

*

 

На следующей день после оказии, на каждой из перемен,

кто-нибудь из одноклассников караулит директора

 

под кабинетом, чтобы повиниться. Вечером я мучаюсь:

ну почему мы ничего не смогли сделать? Ну почему

 

я ничего не смог сделать? Отчего я, к примеру,

не влетел в кабинет директрисы с загипсованной

 

ногой и на костылях (или хотя бы с забинтованной)?

и не сказал: «Александра Андреевна, мы с друзьями,

 

начиная с третьего урока, были на соревнованиях.

Наша команда выиграла, если вам интересно!»

 

 

2

 

*

 

Почему наша четверка уже за двадцать минут до уроков?

Почему я уже за двадцать минут до уроков — торчал

 

возле ее кабинета? Зачем стоял перед ней поникший

и мямлил, почти как один из киногероев режиссера

 

Рязанова: «Что мы, конечно, виноваты,

но и не виноваты (перед ней, по крайней мере).

 

Нам бы… и в голову… не пришло, — говорил

запинаясь, — нам бы и… в голову не пришло —

 

отсидеть на первом вашем уроке и уйти со следующего.

Уйти просто так — даже не протестуя против чего-то».

 

(На этих словах Александра Андреевна

наконец попадает ключом в замочную скважину.)

 

Договариваю, уже когда — Тёма, я, Дима, Антон —

стоим перед закрытой дверью: «…Хоть и весна,

 

вы помните, на дворе? Хоть нам и по тринадцать,

вы помните?! Мы бы все равно не ушли, понимаете?

 

 

V

 

1

 

*

 

На столе нашей классной Елены Юрьевны — стопка записок

«по уважительной причине» и по «семейным обстоятельствам».

 

Среди них встречаются и оригинальные варианты,

более детально объясняющие причины отсутствия.

 

Например, «так как у моего сына болела

голова», «так как у моего сына болел живот».

 

 

2

 

*

 

Директриса через нашу классуху вызывает в школу родителей

(за редким исключением, ну, вы знаете: Леша Электрик) —

 

большой круг всеобщего покраснения в одностороннем порядке:

классный руководитель перед директором; мама (изредка папа)

перед классной; каждый из нас перед Еленой и своими «предками»;

 

плюс малый круг: классуха перед директрисой, с отчетом о том,

как отводили взгляд (или смотрели в пол) наши мамы и папы;

каждый из нас, двуликих ангелокрылых, перед рассерженными

(растерянными) родителями, вернувшимися из школы.

 

 

VI

 

1

 

*

 

На первом после проигнорированного

нами занятии директриса вспоминает

 

проступок — буквально парой реплик.

И, признаться, это было страшнее всего…

 

 

2

 

*

 

За оставшиеся до выпуска несколько лет учитель

и, уже где-то на периферии моего восприятия —

 

директор школы, — ни разу (даже полунамеком)

не напомнила нам о том злосчастном уроке.

Заседание кафедры

1

 

*

 

На заседании кафедры из вызванных из нашей группы пяти человек

появились четверо. Пятый кандидат на отчисление — просто не знал.

 

Предупредить могли. Но зачем? Так — один крайний, считай, есть.

А наши надежды на продолжение счастливого детства, вернее,

 

счастливой юности, то есть «благополучно добыть в ВУЗе на дневном» —

автоматически повышаются. Своя, ведь знаете, рубашка (уже оправдываюсь)

 

к телу ближе. Да и кто мне этот Сережа? Я его — одногруппником не ощущал.

Появлялся пару раз за семестр. Один из них в деканате. Там — и сдавал сессию.

 

*

 

У нас четверых с пропусками — немногим лучше. Коля ходил

на лабы, семинары и лекции «несговорчивых» преподавателей.

 

Андрей, скорее, по настроению (и посещал, и прогуливал).

Макс не пропускал воспитательный час и спецдисциплины.

 

Я, как Коля, ходил на те пары, которые в итоге все равно отрабатывать,

как Макс, старался не злить куратора, не пропуская воспитательный час,

и, как Андрей, прогуливал по настроению, тем самым себя же и опровергая.

 

 

2

 

*

 

В первые посещения кафедра ассоциировалась у меня с бистро

или летней кафешкой. Находилась она в тупиковой части коридора.

 

В коридоре, по левую руку, стояли небольшие парты и стулья. По правую

тянулся узкий стол. На нем традиционно сидели первокурсники. Потому что —

 

первокурсники. Стол соорудил — лично доцент Копытин.

И им еще придется с этим считаться. Хотя бы — с доцентом.

 

*

 

Ожидаем, когда нас вызовут. И сидим на узком столе.

Переживаем, одним словом. Советуемся, что говорить.

 

В результате, когда заходит наша четверка, на вопрос завкафедрой

(нашего куратора, между прочим): каковы причины прогулов?

 

Коля: «Я работал». Андрей: «Я работал». Максим: «Я работал». «Я тоже

работал», — говорю я и едва не делаю шаг

                                                вперед со словами: «Расчет окончен».

 

 

3

 

*

 

Заседание проходило в лаборатории. Вдоль стен с учебными плакатами —

парты с оборудованием. Возле парт — стулья с преподавателями на них.

 

В центре помещения — один за другим — пять столов. За каждым —

по преподавателю. За пятым — доцент Копытин. На этот раз его

 

не слышно и даже особо не видно. Сидит за столом и мирно

читает газету. Некоторые преподаватели копошатся в бумагах.

 

Некоторые проверяют работы студентов. Кто-то проставляет оценки

в журнале. А кто-то… Таких большинство: сидят, уперев взгляд в пол.

 

*

 

Поднял глаза и посмотрел на нас, когда мы так лихо

оправдывались, только один преподаватель. Хороший

 

малый! Принял все всерьез (или сделал вид) и сказал пару слов

в нашу защиту. (Заметив, что преподаватели на нас не смотрят,

 

почувствовал себя подглядывающим в замочную скважину:

на мгновение — показалось, что им стыдно в этом участвовать.)

 

 

4

 

*

 

Копытин отводит взгляд от газеты: видит не нас, а своего

школьного друга, двенадцатилетнего Гришу, стоящего

 

перед одноклассниками. Гриша — плачет. Состоялся

субботник — Гриша отсутствовал. (А внутри Копытина

 

раздается: «Ты подвел свое звено, бросил тень на свой отряд —

разве пионеры так поступают?») Только и остается, что прятать

 

взгляд. Или разрешать себе думать, что происходящее тебя

не касается. И сейчас. И тогда: на пионерском собрании.

 

*

 

Нас, в свою очередь, немного журят и запускают

в лабораторию следующих, выпуская в коридор нас,

несколько измученных, но в целом — счастливых.

Три орешка для Золушки

I

 

1

 

*

 

За полгода штат отдела доставки сократился на 20%,

а освободившиеся участки присоединили к маршрутам

«выживших» курьеров. Чуда не произошло —

 

заработная плата упала ещё ниже, а её выплату

стали задерживать. «Логика тут ни при чём!» —

пояснила сотрудникам управляющая филиала.

 

*

 

Зарплата курьера складывается из трёх составляющих:

разноска, транспортные, премиальные. Правда, сейчас она —

 

разноска фактически. Транспортные остались

из расчёта стоимости проезда двухлетней давности.

 

Премиальными (и ранее) «латались дыры» в фонде зарплаты,

и только их остаток расходовался по прямому назначению.

 

Теперь же (после сокращения премиального фонда вдвое)

и остаток «на прямое назначение», по сути, отсутствует.

 

 

2

 

*

 

На прошлой неделе руководитель отдела доставки

озвучила (не сказать, чтобы вовремя, — коллектив

 

и так был во взвинченном состоянии) пожелания

вышестоящего руководства, которые свелись к фразе:

 

«Войдите в положение нашей Компании и временно

обеспечьте оплату труда уборщицы своими силами».

 

*

 

Уже на текущей к нам пожаловала управляющая филиала:

«Если среди нас есть сотрудники, не считающие своим долгом

 

поддержать нашу Компанию в тяжёлую минуту,

я буду вынуждена установить график дежурств!..

 

Ведь никто не отменял, что каждый сотрудник

должен содержать своё рабочее место в чистоте!»

 

(Это она — курьерам говорит.) «И туалет.

Нам необходимо помнить о туалете!..»

 

 

3

 

*

 

«Так, может, нам оплачивать нашему филиалу

и коммунальные услуги? Раз уж наша компания —

 

сама не справляется», — отозвался Саша Заикин.

«И давайте взимать за вход и за выход с нашей

 

территории с нас же. Разумеется, в пользу

нашей компании», — добавил Володя Конёк.

 

*

 

Касательно туалета, Галина Александровна, женщина 68-ми лет

(бабушкой её не назвать — в день тяжёлой доставки проходит

 

порядка 20-ти километров), предложила альтернативу:

«А давайте возле входных дверей — ведро поставим.

 

Выходишь на маршрут: попи́сал — вынес. Пришёл

с маршрута: попи́сал — вынес. Порядок и дисциплина!»

 

*

 

Саша подвёл итог словам Галины Алексанны:

«Как по мне, так даже два ведра поставить:

ну, чтоб не создавать — ненужного ажиотажа».

 

 

4

 

*

 

Казалось бы, реплики с места: в них и увязнем.

Но веское па конём водителя Андрея:

 

«Поднимите руку те, кто не намерен «обеспечивать

ставку уборщицы» и заниматься не своей работой!» —

 

И наша победа в первой партии

(в которой не то что не осмотрелись —

в которую не заметили, как и ввязались).

 

*

 

Большинство из нас, хоть и не без колебаний,

поддержало Андрея. Управляющая, запаниковав,

 

едва слышно сказала: «Значит, будем

увольнять…» И вышла, хлопнув дверью.

 

«Будем жаловаться вышестоящему руководству!» —

бросил ей вслед один из курьеров.

 

 

II

 

1

 

*

 

Спустя пару недель в город приехал

генеральный директор компании.

 

По официальной версии: на конференцию.

На деле: разобраться и принять меры.

 

 

2

 

*

 

В день его приезда, как всегда, ехал на работу в метро.

Шёл через сквер. После — через подземный переход

 

(слева от меня промелькнули магазинчики, справа —

афиши, расклеенные на стене по две и более каждая).

 

На одной из афиш прочитал:

«Не будите спящую собаку!»

 

Вовремя её тут повесили, подумал.

До этого не видел. (Может, не замечал?)

 

*

 

Выходя из перехода, увидел возле ступеней

удобно расположившуюся собаку, чуть поодаль —

вторую. Собаки не спали — грелись на солнце.

 

 

3

 

*

 

Гендиректор поздоровался. И с издёвкой в голосе:

«Мне тут сказали, что у вас есть ко мне какие-то вопросы…»

 

Вступил Серёжа. Излагал длинно. Суть улавливалась с трудом.

Павел Адольфыч пару раз пытался Серёжу перебить. Забил.

 

Серёжа закончил притчей. То ли я был так перепуган,

то ли он настолько витиевато бомбил. Понял, о чём притча

 

и что Серёжа хотел ею сказать, только спустя полгода,

вспоминая уже со смехом его монолог. В общем,

 

Серёга тонко (очень тонко) сказал Адольфычу,

что если руководство не ослабит хватку — бастанём!

 

Интересно, понял ли это Адольфыч,

и многие ли из наших поняли?

 

*

 

В ответ гендиректор рассказал бородатый анекдот.

Где-то так: «Работодатель «закручивает гайки» —

работники терпят. Крутит до не могу — терпят.

 

Не знает уже, что и придумать: вводит

каждодневную плату за право прохода на работу…

Вот тут-то типа — и прокололись, родимые. Тут-то типа —

 

и показали свое подлинное нутро. Стали, ПСЫ БЕСПОРОДНЫЕ,

приходить на работу в понедельник утром —

уходить в пятницу вечером. В общем, экономить стали

 

в некотором роде«. Ничего хорошего от гендиректора

я, конечно, не ожидал. Но этот его анекдот

окончательно убедил меня: сука он — редкостная!

 

*

 

На наши вопросы, смахивающие, скорее,

на требования, отвечал Адольфыч предельно

 

аккуратно. Когда же неудобный вопрос задала

руководитель отдела, Коннова, сорвался.

 

Рявкнул на неё, словно прохрипел

вслух: «Ты кому, падла, перечишь?!»

 

 

4

 

*

 

По окончании беседы с курьерами — монолог Адольфыча

в сплошь женском отделе подписки. «Не оставил выбора —

 

пришлось усиленно кивать, — делились с нами сотрудницы после. —

Вылитый, чтоб его, Змей Горыныч!» — «А вы бывали на фаер-шоу? —

 

неизвестно к кому обращаясь, впорхнула в разговор сослуживцев

специалист по подписке Иришка. — Так приходите в четверг!

 

Будем крутить с друзьями! …Ну, в смысле, выступление

фаерщиков будет — кто не понял, — закончила немного

 

севшим голосом. Генеральный, дело в том что, —

вернулась с паузы на рекламу так же внезапно,

 

как её и взяла, — вылитый фаерщик-новичок! Дышал огнём,

понимаете, во-вторых. А во-первых, злился и отплёвывался,

 

словно от керосина. Прям себя узнала. Сама

ещё недавно такой вот… коровой на льду была».

 

*

 

Синхронно началу монолога генерального в отделе подписки —

в курьерку как будто кто-то втолкнул троих в неплохих костюмах.

 

На фоне стеллажей с прессой и нас — смотрелись так же,

как смотрелись бы на пляже: во фраках и при бабочке.

 

«Где ваш главный?» — спросили. «Она отошла», —

кто-то ответил. «Но сейчас позовём, что вы хотели?» —

 

«Не-надо-не-надо. Мы из редакции, хотели поговорить

о распространении нашей газеты. Не суетитесь. Не-суетитесь

 

Зайдём попозже». И выскользнули в дверь.

Стоит ли говорить, что больше мы их не видели.

 

*

 

Практически следом вышли покурить с Геной

(работает в компании с самого основания).

 

«Валер, ты ж в курсе, — спросил, — что генеральный

и прочие мудозвоны из высшего руководства — бывшие

 

сотрудники службы безопасности?» — «Не в курсе.

А что?» — «Да то, Валер, — что те трое (хочешь верь —

 

хочешь не) прослушку поставили. Валер, это

в курьерке, блядь. Джеймсы Бонды сраные!»

 

 

III

 

1

 

*

 

На этом — и остановиться бы.

На этом — и остановимся:

 

«И жили мы поживали,

и жили они наживали.

 

Вот и конец — почти сказки,

вот и сказки — почти конец».

 

 

2

 

*

 

а Компания — сменила рожу на физиономию,

как бы — поворотилась к нам передом —

 

три орешка для Золушки,

три поцелуя воздушных,

три гондона цветных:

 

— возобновила своевременную выплату заработной платы;

— вернула часть премиального фонда;

— приняла волевое решение —

 

в Харьковском филиале (в единственном из 28-ми по стране)

продолжать оплачивать труд уборщицы — силами организации,

несмотря на её затруднительное финансовое положение».