|
ISSN 1818-7447
об авторе
Генрих Киршбаум родился в 1974 году в Москве. Жил во Владивостоке, Алма-Ате, Санкт-Петербурге, затем переехал в Германию. Преподаёт в Регенсбурге и Пассау. Автор монографии ««Валгаллы белое вино…» Немецкая тема в поэзии О. Мандельштама» (М.: Новое литературное обозрение, 2010), книг стихов «Дохлые номера» (1994) и «Междуречие» (2003), стихотворных публикаций в журналах «Крещатик», «Родная речь», «Другое полушарие».
Тексты в Журнальном зале
|
Само предлежащее
Шамшад Абдуллаев
Анастасия Афанасьева
Генрих Киршбаум
Эмиль Петросян
Игорь Померанцев
Александр Бараш
Александр Мильштейн
Андрей Поляков
Ксения Щербино
Генрих Киршбаум
Балканские пляски
Табор гор. Балаган Балкан.
Проходной непролазный двор.
Говори, янычар,
отвори, язычар,
уст капкан!
Бойко брось на лихой простор
прозорливый взор
зарев шалых,
румяных зорь!
Здесь всяк хутор — торг,
рынок вер, ратный стан,
человек человеку — проворный вор.
Здрав, жив, мил брат!
Храбр серб, тверд хорват,
македон, болгарин, босяк-босняк,
мирен словен да рыбак-далмат — пахарь, пастух, гайдук, юнак,
городов гражáнин и сел селяк!
Средь бедлама Балкан
православных славян,
славян-латынян,
славян-мусульман —
также бедно и жизнежадно,
также жалко и безотрадно
наживают живот — пришлый шваб, ушлый жид,
скупояр мадьяр, грек, албан,
рьян румын, цапцарап-цыган.
Мук мучитель,
недолгожитель,
несбывчивых грез
горе-грабитель — полутемен и неумен,
на подъем тяжек
головы и ляжек,
но коли встанет,
мало не станет —
Грешный, грубый,
сердцу любый
народ-сумасброд
вдов и сирот,
человек человеку — лишний рот.
Лютый блуд
многолюдных лет,
порожних бесед
небритый бред,
непроглядный свет
суеты сует,
человек человеку — ни да ни нет.
Нет выше сил
рыть да любить
вечно сырую
землю могил.
Невесел рассказ
про нерóвен час — пускайтесь, слезы,
в последний пляс!
Не три дуба рослые — Три брата рóдные,
Три брата кровные,
Воевольные, воеводные
Три года да три белых дня
Не почивали — горы ворочали,
Деревá корчевали,
Град прочен градили,
все ладно сладили.
А на день другой,
задний, злой
пришел ворог
и взял город.
Град разрушили,
труд угробили,
все разграбили,
мужей перебили,
жен перемучили.
Во время óно
чувств рéчево
мечом безжалостным
отуречено.
Кричи, дéвойче!
Причитай, жено!
Плачь до упаду — делать нечего.
Кто ты теперь?
Кто ты с тех пор?
Раненый зверь?
Зла живодер?
За все, что порушено,
что уничтожено,
как положено,
есть отдушина —
южных ночей,
девичьих очей
жгуч йод — думу дремучит
и душу жжет.
Не тужи, друже,
а то будет хуже!
Цирк похорон,
грусти погром,
тоски бесприютной
родимый дом.
Извне, изнутри
на ладан гори!
Правду истую
и неистовую
изговори!
Вот строй — звезд рой — На износ, на убой — Дивной, нервной
судьбины кровной
трубить трубой — все со смертью
на смертный бой!
Пусть гадают,
кому видней,
куда убегают
годины дней.
Велик Божий лик — жить велит.
Эй, за мной, айда,
завсегдашняя,
сиромашная
боль-балда — нет на тебя
никакого суда — как никогда,
да беда как всегда — балаболишь вдоволь,
на волю волишь,
все на свете хулишь
или богомóлишь.
Невежда-надежда,
тревогой силясь,
кровью небрежной
лиясь, кириллясь,
не прозевай,
не прозябай,
давай, собирай
бед урожай,
не забывай,
что любови дрáже,
поцелуя слаже,
каждый миг,
крутясь напрямик,
течет Дунай
на собачий лай
да на бабий крик.
|
32 
