Кристино Богадо
Нет в поэзии эрекции fulltime
Все наши женщины
(как твоя любовница, так и моя жена)
только гибрид кинематографических див
трансплант безыскусный из истории музыки
слипшиеся няши прямиком из музеев
вплоть до литературных персонажек
воплотившихся без тени стыда
Силуэт Аджани
Попка Бардо
Голос Джейн Биркин
Вульва Курбе
Родинка Мария Феликс
Тити гуасу Сарли
Акарангуэ пуку Офелия или
Шевелюра ливнем Маргарита Терехова
Нос Нефертити
Глаза Бетт Дэвис
Хмурый взгляд Сильвия Пиналь
Всякая няша — космос хрупкий и деликатный
Détournement Дюкасса
Бланки́
В начале было фрисби, бумеранг айву́,
Звёздный пытюн, возвращающийся вре́заться в эйнштейново пространство,
Зенон с усами Ницше, Пифагор в сандалиях Бланки́,
Бьой Касарес с морфием Беньямина, ангел в роли чудовища,
Почтальон как Тарковский без ве́лика,
Чешущий по следам дилановских muddy waters,
Роллинги Мёбиуса,
Загогулина в терменвоксе царя Давида,
В начале майнлендеровской таташина́,
Из этого девственника-анархиста хлещет, как из огнетушителя,
Мы скачем костяными осколками жизни,
Но остаёмся рядышком в дереликтовом разбегании
От Господа, сотворившего бэнг,
В тисках направления бегства от рембо́ курупи́,
Накрученного на мировую ось Потерянного рая,
В первородном ливне, сеющем своё семя в такую шахту
Космическую
Пляшущей няши,
Формуя ex nihilo всякую тварь
Вплоть до алефа, именуемого чёрной дырой,
До врат возвращения —
Начала —
Игры —
Твоего Сына.
Помни, Заворожённый:
двенадцать обезьян всегда убивают нас
в терминалах времени
аэропоэт Альтамор
где он странствует чтобы увидать свою смерть
Король уруку́
У поэта нет чувств
Он бог из машины против по́ры Забвения
У поэта нету отцов
предшественников, истоков
Лишь иногда Зеркало его детства
пылающее под мелкой моросью
У поэта ни родины ни традиции
вечный питаугуа́
Лишь голоса, демоны, толстобрюхие аньярай
нашёптывают грязные стишки
в пещере Шове его головного мозга
У поэта апории,
чтобы к буквам сводить нойзующую лавину вселенной,
атом своей геенны
Поэт обнаруживает хольцвеге
среди городских пустынь
У поэта нет травм
ни шенга рувара, ни величальных плачей
Лишь созерцание камисибая своих промашек
и бесконечных провалов
Поэт — переработка божественного радия
Поэт поёт
Карлос Маркс, пустое место
Энгельс, пустое место
Бакунин с Кропоткиным, пустое место
Лев Троцкий, целый воз пустого места
Сталин, меньше, чем пустое место
У поэта стихи
их на площади меняют на небесную валюту
Поэт опо-э́
Выступает и проигрывает
Неудачник
Король уруку́
Против митингов
Твоё зигованье распахнёт горизонты вражды дигитальным биг-бэнгом
ни зоон политикон ни стадо
степпенвольф
се человек
асоциальное животное
— животный который же вот устремился ко злу
вырождаясь животным
общественным или гражданским —
животное против цивилизации (Зерзан)
и щас многие
(как тот первочувак
с такой силой наслаждавшийся властным
инстинктом независимости
в своём живописном уединении) ясное дело
раздавлены гопниками и прочей ордой
или эта толпа уже облеклась в революционные ауры
ура лузера́м
под страхом вымирания
собирающим природные девственности на свалке
такие стакнутся скупо цедя слова
сталкеры от пикапа
так и нужно, чтобы обозначить дистанцию
с эпошкой
в одиночку среди толпы
сокрушая доксы
выклянчивая мысль и поэзию
выкуривая шаблоны и прописи
Устод Махваш со своей демонической мантрой: хама омре хама омре
Хиселла Капуто
Пёс наш насущный
Это как если бы вдруг вошли в моду
пластиковые чехлы для мебели
потому что зачем вспоминать умерших
и пыль собирать по комнатам
Бродит тут и там паутина
и муравьи делают своё дело:
тянут себе последнюю крошку
дома, милого дома
Мама прибирает, готовит, глядит на меня
убедительно жалобными глазами,
а если и выберется в сад —
только чтобы найти опустелые гнёзда
Но вот опять хлопает дверь,
она улыбается, пёс заходит
узнать, не осталось ли нынче у нас
нашего нелепого хлеба насущного.
Вторник
В это утро учащихся из-под палки,
служащих ради зарплаты,
уносимых течением продавцов газет
— только школьники и автобусы
выводят странные рисунки на городе:
монотонной вращательной формы,
колебательных рутинных цветов.
Впечатления
Мы в восторге от природы с её красноречием,
мы хотим вернуться к земле,
к морю,
пресмыкаться, как примитивные существа,
родоначальники или тупиковые ветви,
ощущать себя яйцами динозавров,
затерянными в чистом поле.
Мы хотим болтаться между холмов и скал
(там, где скрываются и умножаются
тайные ходы счастья),
созерцая свои тела, единственные и неповторимые,
как они колеблются меж изумлением и пустотой,
как они звенят словно гитарным боем,
персиково жёлтые, практически неизгладимые.
Камила Рекальде
Говорит
Что уши его гудят,
что барабанные его перепонки звенят.
Может, там у него чертенята нашёптывают
всякую похоть
похоже, там у него ангелы распевают
всякий позитивчик
небось, там у него букашки в ухе
просыпаются
сбрасывают кайгуэ́
разрывают что-то нежное у него внутри
обычное дело для существ, обитающих
у других внутри: их жизнеспособность
пропорциональна несчастьям хозяина
не знаешь, болеть ли за них или за него.
Этот порыв к беспристрастности
почти всегда ослепляет нас, наблюдателей
жалостью к обоим, к нему, к ним, ко всем.
Дальше мы выбираем, кого жалеть: власть,
вот ведь странно, так нам вроде бы лучше,
так мы ещё человечней,
ещё чувствительней,
ещё больше ангелов у нас в ушах.
Мои богатства
Закрыли наш парк,
заложили асфальтом траву.
Что у меня осталось,
кроме содержимого
потрёпанных сумок:
пара авокадо,
много лимонов,
кот без хозяйки,
поцелуи в избытке…
И ты
навесил себе на плечи
мажорных аккордов,
безымянных рыб,
и на исходе дня
у тебя только руки,
твои руки с волдырями на них
и слишком мягкая зима,
она не может помочь
твоей жажде холода.
И мы,
даже сложив
наши невеликие богатства,
что́ мы — всего лишь пыль,
сомнения,
почтовый ящик без дома,
закрытый парк,
распущенные волосы,
рассеянные стихи,
течага-у,
даже не знаю.
Молчание
Любишь меня?
Молчание
Слышишь меня?
Молчание
Ты меня любишь?
Третье молчание самое резкое.
Три молчания — это было вообще многовато,
я ушла расстроенная, во мне всхлипывало желание всхлипнуть.
Впоследствии я размышляла как можно более
тщательно о природе своих ощущений.
Я поступила неправильно: не было трёх молчаний.
Было только одно, то же самое, вполне безличное.
Следует просто принять как факт,
что множество вопросов останется без ответов.
Или же следует научиться слушать молчание,
постепенно, может быть, и оно научится слушать меня
и отвечать должным образом,
когда я его спрашиваю о любви.
Эду Баррето
Я встретил мальчика с далёкими глазами
и не спросил его имени…
Это было у Рынка.
Со вчерашнего дня собираюсь
накупить ненужного:
галстук,
баклажанов десяток,
полосатых трусов в обтяжку,
вдруг его увижу.
Полицейского спрашивал,
и мясника,
и покупательницу яиц…
В ответ меня обругали.
Никому не разглядеть далёких глаз,
если они потерялись в этом гаме.
Я тогда пошёл на остановку
и спрашивал там, не видали ль
мальчика с далёкими глазами.
Но никто не отозвался.
В ответ меня затолкали.
Бесполезно всё это.
Ни на Рынке, ни на остановках
никто не видит далёких глаз
в этом городе несчастных слепцов.
Случай
Он сослался на ту,
кого я вспомнил,
и в постель мою вторгся
в субботу
со своим ключом
запоздалого желанья.
Приключился случай, бывает.
Тут и та, что нас свела,
как прописалась.
Не оправдываясь,
я повёл его моим телом,
ненадёжной зыбью стонов и вздохов.
И от каждого жестокого натиска
слова становились разноцветней.
Я котом
кричал мужское имя
среди ночи.
А с рассветом мы оделись,
чтобы сделаться простыми совпаденьями.
Там, на улице, для уравнений
наших тел
не имелось решений.
И асфальт
был вроде бога,
требующего слишком много.
Обслуживание и ремонт
Двое мужчин у меня
нынче в доме.
Один водопроводчик,
другой — электрик.
Сопротивление
в ду́ше сгорело
(кто б сомневался),
там перемкнуло
(прямо как в сердце).
Спины у них широкие,
здоровенные руки
(как у любовника, ушедшего на заре,
или отца, которого я не встречал).
Объясняют с хирургической точностью,
что случилось.
Слушаю и надеюсь,
что растолкуют и моё одиночество.
Временами впадаю в ступор,
временами расстраиваюсь.
Ведь они мне сейчас докажут,
что тут ничего
не исправить.
Срочно
Целовать тебя на пляже, на площади, под брюхом у бронзовой лошади,
срочно, пока ветер с реки шляпы срывает и страхи.
Нужно срочно тесней приложить губы к губам, зубы к дёснам, предубеждение к предумышленности.
И пускай фраппированы монахини, комиссар полиции, твоя мама, твоя подружка.
Поцеловать мужчину публично никогда ещё не было так героично.
Настоятельно необходимо так и застыть друг на друге присосками, сиамскими близнецами,
словно двое прежде были одним, без границы владений и раздела имущества.
И пускай поцелуй прогремит через все кварталы, долетит до Чако и повиснет, звеня, над пустыней.
И пускай украдёт там перья вымерших птиц, и пускай зашьёт раскрытые раны от пыток.
Так и будем мы целоваться, пока консерватор из консерваторов не пустит слезу, пока тиран не захочет нас заключить в объятья.
Пора целовать и играть, ведь это же революция!
48 
