Крыши Карачи

Крыши Карачи

Мой двоюродный брат знает домашних голубей по именам. Он берёт их в свои мягкие ладони, гладит и кормит, но меня не покидает чувство, что он точно так же мог бы этими руками свернуть им их тонкие шеи. Другой двоюродный брат ходит стрелять кошек. Когда я только приехала, я каждый вечер выставляла наружу блюдце с молоком. У двоюродной сестры есть воображаемый любовник, она много о нём рассказывает. Описывает его так подробно, и я верю, что он настоящий. Я никогда его не видела, но не потому, что он воображаемый, а потому, что он очень стеснительный и не сидит на месте. Она рассказывает, как они целуются, о чём говорят, и я до сих пор помню его имя. Я слышала старинное изречение, что если выпустишь сокола, твоё сердце полетит вслед за ним, и я думаю, что это правда.

Кольцо с ониксом

Когда-то у моих тёток было кольцо с ониксом, чёрным, как экран выключенного телевизора. Говорили, что с его помощью можно вызвать джинна, который предсказывает будущее. Джинн обычно появлялся в образе привлекательного молодого человека. Я представляла весь сеанс как крохотное телешоу, где джинн возникает на экране в феске с золотой кистью. Загвоздка была в том, что вызвать джинна мог только ребёнок. Позже я поняла, что на самом деле имелась в виду девственница. Когда мне исполнилось пятнадцать, я спросила, где кольцо с ониксом, и отец ответил, что оно потерялось. Вскоре после этого я уехала из дома навсегда.

Кухня

Здесь готовят на газе. Одна стена облицована плиткой, на ней висят сковородки, их днища напоминают огромные синяки под глазами. В доме никто не поднимается раньше десяти утра и домашний повар не обязан готовить завтрак. Если тётя Сафра встаёт рано, она делает чапати. Она мастерица руками раскатывать тесто в тонкие круглые блины. Стены на кухне выкрашены изумрудно-зелёным и синим, справа от входа длинный стол, над ним календарь с названиями месяцев на урду. Напротив морозилка и большой холодильник. Вкуснее всего на этой кухне яичница прямо со сковородки и чапати, а иногда, если у тебя бессонница, может случиться, что одна из твоих тёток тоже не спит и готовит халву. Халву здесь делают с манной крупой, маслом, розовой водой, миндалём и коричневым сахаром. Если тебе повезёт однажды попробовать этот ночной десерт, ешь его прямо за кухонным столом, слушая жужжание неизвестных насекомых, отдалённое гудение грузовиков и кошачьи вопли снаружи.

Брошенные дома

Какой неприкаянный вид у этих брошенных домов! Широкие оконные рамы рассохлись, крыши поросли травой. Балконы, откуда индийские женщины когда-то следили за тем, что делается на улице, теперь покосились и разваливаются. Парадные двери, перед которыми оставляли сандалии, наглухо заколочены. Залитые солнцем террасы, где мужчины полировали себе ногти и расчёсывали бороды, давно опустели. Проходя мимо, пытаешься вместить в себя пространство каждого дома: колонны, вычурные балюстрады, арки, прохладные коридоры и решётчатые веранды, клумбы, финиковые пальмы — приметы и следы жизни хозяев, их пристрастий и усилий и, наконец, бегства. Они уезжали в Индию целыми семьями, второпях, в надежде когда-нибудь вернуться. Теперь иногда здесь ночуют бездомные, но жить в таких домах непросто, потому что рано или поздно возникает отчётливое чувство, что они не покинуты — особенно когда от внезапного порыва ветра вздрагивают пальмы у дорожки и на веранде шевелится плющ, а потом раздвигаются занавески в разбитых окнах фасада.

Одержимый

Говорят, мой кузен Фазиль — одержимый. Наша семья с этим уже смирилась, и меня предупреждают, что с ним надо быть осторожней. Приходит имам и, посмотрев на Фазиля, подтверждает его одержимость. Фазиль бушует и посылает всех к чёрту, кричит с крыши и не хочет совершать намаз, плюёт на молитвенный коврик, а потом, хохоча, катается по полу. Мои тётки молятся за его душу. Я в ужасе прячусь в свою комнату и жду, когда наконец уйдёт имам.

Тонкие слои пыли

ложатся на зелень сада, на крылья ворон, кружащих над башнями крематория на горизонте. Лужайка перед домом тоже покрыта пылью. Пыль собралась в ячейках нашей бадминтонной сетки, мы стоим и протираем глаза кулаками, снова и снова.

Продавец пластиковых расчёсок

Он продаёт ярко-красные пластиковые расчёски и чем-то похож на тех отмороженных девиц, которые разносят в кинозале сигареты. Он пристаёт к мужчинам с засаленными грязными волосами или к стайкам накрашенных школьниц и просит у них одну-две рупии, а богатые школьницы отмахиваются от него, как будто отгоняют муху. Продавец пластиковых расчёсок -один из тысяч людей в этом городе, вынужденных торговать чем-то бесполезным и никому не нужным. Он бы заработал гораздо больше, продавая карманные пистолеты или мобильные телефоны, действительно необходимые человеку в опасной зоне.

Платки как флаги

Первым делом стоило бы уничтожить границы. Стереть линии, которыми расчерчены перевалы и долины. Позволить всем сторонам стрелять, пока они наконец не перестреляют друг друга. Женщины должны перестать заниматься сексом, построить крепость на холме и с оружием в руках защищать свою свободу. Им надо сделать из головных платков флаги, чтобы их волосы развевались по ветру.

Борец за независимость

Если ты погибнешь так, что не будет ясно, за кого ты был, тебя опознают по идентификационной карте. В ней перечислены особые приметы, например, эта родинка у тебя на шее. Ночью ты с друзьями куришь гашиш, а потом вы прыгаете в сугробы свежего снега. Недалеко в горах опаловые копи твоего отца, может быть, когда-нибудь вы вместе поедете устраивать взрывы в ущельях. Ты сказал, что у одного из твоих друзей погибла вся семья — стреляли из-за гор. Сейчас мы едем по заснеженному плато, я выглядываю в окно джипа, пытаясь различить неприятеля, но вижу только голые деревья, за ними временами открываются глубокие долины. Когда в разговоре нам начинает не хватать слов, мы чувствуем незримое присутствие моего отца и инстинктивно отодвигаемся друг от друга. Ты говоришь о взрывах в горах и предлагаешь мне глоток бренди, но я боюсь, что кто-нибудь увидит. У тебя под сиденьем автомат, а на плечи накинут кашемировый платок. На руке у тебя выпуклый шрам от пули. В придорожной лавке я вижу серебряную цепочку с подвесками из монет и ляпис-лазури и прошу у отца денег, но он не отвечает и исчезает в проулке. Через пару минут появляешься ты с цепочкой в руках и протягиваешь её мне. Потом, когда я уехала в Карачи, мне пришла посылка. В ней были два серебряных пера для каллиграфии. Никто не сказал мне ни слова, и я тоже молчала. Вечером перед отлётом обратно в Австралию я спрятала их под пустой кроличьей клеткой на крыше.

Малая всемирная история

Рядом с кроватью флуоресцентная лампа. На улице танки, полицейские машины и демонстранты. Женщина рассматривает под лампой свои ногти и, довольная тем, что они подстрижены коротко, тянется через кровать за пачкой европейских модных журналов. Другим женщинам в помещении уже скоро рожать, они ходят взад и вперёд по палате, вздыхая и постанывая. Иногда после семи здесь отключают воду. Середина лета, дождей не было уже много месяцев. Но дети всё равно рождаются, розовые и мокрые. В полночь танки продолжают ездить по улицам, но демонстранты исчезли. Одна из женщин всего за восемь часов рожает своего первого ребёнка. Воды всё ещё нет, она хочет помыться, но ей говорят, что нельзя покидать больницу, потому что в городе комендантский час. Она настаивает и уходит с новорождённой дочерью на руках.

Пакистанские авиалинии

В салоне висит облако сигаретного дыма, а на экране вдруг появляется фотография Мекки. Раздаётся призыв на молитву, и мой брат и я, напуганные внезапной воздушной ямой, оглядываемся вокруг и, схватившись за руки, выкрикиваем: Молитесь, пока летим! Мы — несовершеннолетние без сопровождения взрослых, мы хохочем во всё горло, а молящиеся переглядываются, и один из них прерывает поклоны и кричит на нас. Это мужчина в белой шапочке, он молится в проходе, борода у него крашена хной. Мы почти в истерике, нам хочется высунуть головы в иллюминатор, как в окно папиной машины, и вопить: Молитесь, пока летим! Мы не нарочно, мы не хотим никого передразнивать, а может быть, даже хотим, но стюардесса заталкивает нас на наши места и пристёгивает ремнями, и мы так и сидим дальше, глядя на спинки кресел перед собой и крепко держась за руки.