Ритуал возвращения домой

* * *

Ночью тревожно в поле

Черноты ночной сквозь сумрак не видно

ни одного огня — на нуле запрещено

от пыли глаза слезятся

Вдруг из-за ровного словно кость горизонта

поднимаются взрывами красные стрелы света —

это огни свободных городов

* * *

кричу кричу

а они стоят слушают

морды поопускали

хоть бы пошли вон

ведь буду кричать пока есть кому слушать

поминать пока горло порву

вот бы уйти самой пересидеть

год перележать

а потом глядишь позабуду

уже и в землю закопали

а люди не уходят обступили кругом

в землю уставились

вина их собачья канаты порвёт

мне бы сесть в тишине вспомнить

по ком плакала

ведь не верю по ком

лица не вспомню

портреты к стене отвернула

ведь глазами выгрызет сердце

голос травой порос

ревёшь — режешься

хрустит на зубах словно кора осенью

а надо плакать

ведь из-под лба же смотрят

шепчутся

собаки

вместе с солнцем собрались

переступили порог отвернулись

скоро и меня забудут

как сон паскудный

вот только последнюю на коня опрокинут

самую горькую опрокинут

чтобы не стыдно было

в глаза мне скривиться

* * *

возвращение — эти отблески погибшей звезды

это дождь идёт тяжёлый но чернь не смоет

это память возвращается когда

нет ни человека ни земли

и снов нет

* * *

Замыкание вод —

                          пусть даже вода уже не шелохнётся.

Твердью становится, костенеет живая вода.

Тонким полотном накрывает зрение, музыку.

Нет ничего.

Лишь следы — тел, слов, радостей, прикосновений.

Кто тепло мне вернёт, где их найти?

Где ты, радость?

                           Кто ты, радость?

Страшна любовь твоя, ибо она — надежда.

* * *

Что происходит?

Ко мне медленно поворачивается лицо луны.

Одну руку протягивает —

пышногрудые каравеллы

разбивают кресты свои

о скалы острова несвободы,

с тонкого берега брешут напуганные собаки,

море пенится стройной шерстью покосов.

Вторую руку протягиваю —

по диску пустыни идёт караван женщин скорбящих,

чернота их овила,

обрело их материнство форму медного быка,

в котором тела их детей пульсируют пустыми ртами —

их выкидыши будут стеречь львы.

Отрывается и падает в зрачки мои…

А звёзды появляются

там                      там

              там

дышат

дышат!

Слишком большой

как моё округлённое лицо

орехом под кожу лезет

и хрустит, хрустит

скорлупой моих век —

этот город накануне извержения

Я — город накануне извержения

* * *

Возвращаешься на войну

будто что-то забыла

Возвращаешься, чтобы сказать:

здесь как дома

В детстве у меня была книга с рисунками

там лисы и фазаны были

такие же, как и здесь

Эта зона боевых напоминает мне места,

ушедшие вместе с историей

Из серой хаты вон той

скоро выйдет покойный дедушка

и позовёт с собой

Но не выходит —

он бережёт меня

И расстояние между нами растёт

с удвоенной скоростью

* * *

Мы делали это годами, просто делали и не думали.

Отбрасывали, чтобы не валялось под ногами,

иногда швыряли со злостью,

обязательно забывали летом —

возле письменного стола.

Теперь — у тебя есть ритуал

возвращения домой.

На месте школьного рюкзака

сегодня ставишь военный, но это не важно.

Тоже истёртый и порванный,

с книжками и сменной формой,

как и тогда, нет никакого желания

                                                повторять пройденное

и раскладывать смысл по полочкам.

Нет камня тяжелей

сумки с вещами, которые нужно разобрать

после долгой дороги домой.

От воспоминаний в голове темно.

Что было — прошло, но не забылось,

свыкаешься, как с инвалидностью.

Каждый день ноет, каждый день переживается

сильней, чем в первый раз.

И уже сам, без напоминаний, как взрослый мальчик,

повторяешь самое важное.

Ты больше вспомнил, чем пережил.

В детстве горше всего плачется от малой боли —

чтобы пришли, любили.

Нет пропасти глубже

надежды, что сейчас придут и будут любить,

что вместо убакса в рюкзаке сложены мамой летние вещи —

и ничего лишнего,

и не приснится никто,

не будет гореть перед глазами.

Не будет страха перед «завтра», потому что не будешь знать,

что «сегодня» может закончиться.

Не будет прошлого и пережитого, а слово «почему»

скажет о том, кого из вас родители любят больше,

и ничего о смерти.

Боль будет болеть иначе,

будет большой и наполненной смыслом.

У неё будет причина.

А у этой взрослой, свежей боли — нет и не будет,

хоть живи в ней до смерти, хоть выучи её,

как алфавит, — не поймёшь прочитанного.

Потому что не знаешь такого языка.

Изменения есть.

Уже осень, а у тебя до сих пор не собран рюкзак.

Уроков больше не будет.

Но язык учи, а то не сдашь последний экзамен.