Труды, дни и весёлая вера Сергей Круглов. Про отца Филофила. — М.: Новое небо, 2019.

Новая книга известного поэта и религиозного писателя о. Сергия Круглова (Минусинск) — сборник коротких иронических рассказиков-притч, ранее публиковавшихся в его блоге в Facebook¹[1] Небольшие подборки выходили на сайтах «Полутона» и «Гефтер» и в журнале «Волга».. Главный герой этих историй — провинциальный православный священник, отец Филофил; такое имя отсутствует в святцах и необходимо для передачи понятия «любовь к любви», и не ко всякой любви, а к филии — это греческое слово не имеет точного перевода на русский язык и сочетает значения дружбы, влечения и благорасположенности. Каждый из рассказов заканчивается сообщением о том, что о. Филофил, пережив трудное, но в то же время и диковинное духовное испытание, сказал «ВЖЖЖУХ!», «взошел в клеть сердца своего…» и стал жить (вариант — лег спать) «по-старому, как мать поставила» (поговорка, известная из русских сказок в записи А.Н. Афанасьева).

Самое интересное в этих рассказиках — забавная фигура главного героя, хлопотливого отца восемнадцати детей, которого в самых неудобных обстоятельствах ловят прихожане с требованием немедленно ответить на какой-нибудь каверзный вопрос, пришедший им на ум под влиянием соцсетей или массмедиа. Пуантом истории чаще всего оказывается парадоксальный ответ о. Филофила, по степени неожиданности напоминающий дзен-буддистские коаны:  например, когда собеседница уличает о. Филофила в недостаточно строгом православии, герой в ответ угадывает, что та заказывала в церкви молитвы за упокой погибших персонажей «Игры престолов». О. Филофил демонстрирует, как можно быть одновременно воцерковленным и современным человеком, а будучи современным — не поддаваться массовым поветриям и сохранять способность к индивидуальным — и поэтому, чаще всего, непредсказуемым — реакциям, которые освобождают участников разговора (а возможно, и читателей) от ментальных клише. 

Сегодня уже можно говорить о распространении в русской литературе жанра серийной ультракороткой прозы, в которой намеки на общеполитические новости  соединены с иронической интонацией, гротескными персонажами, абсурдными сюжетными поворотами и, что не менее важно, повторяющимися элементами вроде «ВЖЖЖУХ!», «сшивающими» цикл воедино. Из ближайших аналогов такой прозы можно вспомнить серию рассказов Бориса Херсонского (также публикуемых в его фэйсбуке) про Одесскую Интеллигенцию, а из более отдаленных — короткую блог-прозу Екатерины Боярских; часть ее коротких текстов только что была издана книгой «Сто провальных идей этого лета» (New York: Ailuros Publishing, 2019). За этой новым типом прозы просматривается довольно длинная традиция, хронологически ближайшие звенья которой — «Веселые ребята» Натальи Доброхотовой и Владимира Пятницкого (истории о Пушкине, Гоголе и Достоевском, до сих пор многими по ошибке приписываемые Хармсу), «Жизнь хронопов и фамов» Хулио Кортасара и «Сказки для идиотов» Бориса Акунина. Кажется, последнее произведение имеет наибольшее отношение к прозе именно Круглова²[2] Более ранний этап развития той же традиции — оригинальные тексты Хармса (прежде всего, «Анегдоты из жизни Пушкина») и, может быть, «Побасенки будущего» К. Чапека. Несколько отвлекаясь от сюжета рецензии, можно даже предположить, что «Веселые ребята» — это «Хармс, прочитанный через Кортасара».. Значимыми чертами «сказок» Акунина являются участие массмедиа в действии наравне с персонажами-людьми и пародийно архаизированная стилистика. У Круглова комический эффект то и дело возникает от скрещения разговорного языка, «высокого штиля», полного церковнославянизмов, и риторики нынешней российской прессы: " …стайка россиянок, издали узнав своего кумира, завизжала, содрала с себя импортозамещение и бросилась к ним через проезжую часть» (с. 98).

Рассказы про отца Филофила могут быть описаны как «младшая» ветвь творчества Круглова, сохраняющая его принципиальные черты: слегка остраненную риторичность и патетику, отсылающие к традиции классической гомилетики, и, в «ударных» местах — избыточное (по сравнению с интуитивно ощущаемой нормой) и суггестивное по своему эффекту сгущение согласных, как в одах Ломоносова и — иногда — Державина. 

Длинное навечерие с его тринадцатью паремиями и сугубым постом прошло; сгустилась, прозвенела рубленым льдом, гиками и гуканьями ныряющих, утихла, подернулась мгой, а потом дрогнула и просветлела ночь; день Крещения Господня наступил; вот и литургия.

Кому читать Апостола? Читай ты, изжелта-бурый от седых трудов, обросший трещатым хитином, вековечный церковный сторож (с. 24).

Никакого евроремонта последние десять лет —

Волглые вафли — взбухшие панели из ДСП,

Пыль, паутина, гипс,

Выморочный, колеблющийся свет…

            («В нетопленом зальце маленького ДК…», 2007)

На кого грехи свои возложим,

Братья и сестры,

Кого вытолкаем в пустыню к азазелю?

Уборщицу, бабушку в чёрном,

Пусть она там паперть полирует…

            («На кого грехи свои возложим…», 2007)

Один же из рассказиков, «Когда о. Филофила спрашивали …» (с. 120—122), так и вовсе представляет собой прозаическую вариацию на тему давнего стихотворения Круглова — «Сестра моя жизнь…» (2008).

Рассказы об о. Филофиле подчеркнуто литературны, построены на множестве аллюзий на самые разнообразные произведения, от Венедикта Ерофеева до Фернандо Пессоа. За изобретение (не существующей в реальности) картины «Митьки ловят Пауля Целана, падающего в Сену с моста Мирабо» хочется сказать о. Сергию отдельное спасибо. Впрочем, понимая, что книга, вышедшая в издательстве, публикующем в основном религиозную литературу, может попасть в руки читателю разной степени подготовленности, Круглов снабдил книгу обширными комментариями, где расшифровал все скрытые цитаты.

Важнейший прием, на котором построены многие рассказы про о. Филофила, — материализация метафоры, особенно — из расхожего выражения. Так, «клеть сердца», в которую регулярно удаляется герой, чтобы прийти в себя от всех житейских трудностей, в рассказах Круглова является материальной комнатой, скрытой от недоброжелателей, но само это выражение основано на психологической метафоре из поучения Иисуса Христа: «Ты же, егда молишися, вниди въ клѣть твою, и затворивъ двери твоя, помолися Отцу твоему, иже въ тайнѣ: и Отецъ твой, видяй въ тайнѣ, воздастъ тебѣ явѣ» (Мф.: 6, 6). Ср. аналогичное превращение «бревна в своем глазу» из евангельской проповеди — в реальное бревно (с. 176—180).  Такая материализация известных метафор неожиданно напоминает один из ключевых приемов Владимира Сорокина, который Марк Липовецкий назвал карнализацией³[3] Липовецкий М. Сорокин-троп: карнализация // Новое литературное обозрение. 2013. № 120., — но с заметным отличием: целью Сорокина во многих случаях является шок, поэтому материализация метафоры доводится до крайности и сопровождается описанием разного рода членовредительства, перенесенного персонажами (ср., например, материализацию выражения «предложить руку и сердце» в одном из рассказов сборника «Первый субботник»), у Круглова же она словно бы зависает на полпути между прямым и метафорическим смыслом. 

Все эти приемы «работают» на решение социальной и нравственной задачи, которую, пусть и в полушуточной тональности, решает Круглов: создание иного образа духовенства и иного образа православной религиозности — по сравнению с доминирующим сегодня в российских медиа представлением о православии как о новой нормативной идеологии, «вере большинства» (Б.В. Дубин), а о белом духовенстве — как, прежде всего, о бытовых диктаторах, которые поучают всех окружающих, как им лучше жить; это представление может быть выражено со знаком плюс («есть люди, которые знают, как надо!») или минус (как в песне «Кто все эти люди?» группы «Порнофильмы»), но остается стабильным. Круглов его подрывает, изображая веру как испытание, которое можно пережить только лично, а не коллективно, и показывая, как его герой совмещает стремление ускользнуть от прессинга начальства и помощь людям (не всегда успешную) в преодолении ментальных шаблонов. В нынешней русской культуре этот образ «другого православия» и «другого духовенства», совместимого с постмодернистским эстетическим сознанием, политическим либерализмом и чувством юмора (стоит вспомнить, как о. Филофил делает ремонт в квартире, распевая на мотив циркового марша «Советский поп умеет делать чудеса!»), намечен в очень немногочисленных произведениях — таких, как «Современный патерик» Майи Кучерской или придуманный Ксенией Лученко и Сергеем Чапниным календарь на 2016 год «Поп и кот» (где Круглов со своим котом фигурирует на странице за апрель)… можно вспомнить еще 2—3 работы, не больше.

Книга проиллюстрирована рисунками автора, на которых о. Филофил портретно напоминает самого Круглова. То, что поэт — еще и прекрасный график, было понятно и раньше (ср., например, его рисунки в книге стихов 2008 года «Переписчик»), но теперь есть целая книга, где каждый текст дополнен остроумными визуальными работами, неожиданно развивающими традицию позднесоветской иронической книжной иллюстрации — ср., например, рисунки Евгения Мигунова к роману братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу».