ISSN 1818-7447

об авторе

Василий Чепелев родился в 1977 г. в Свердловске. Публиковался в журналах «Урал», «Уральская новь», «Новое Литературное Обозрение», «Воздух», альманахе молодой литературы «Вавилон», антологии «Нестоличная литература». Лауреат премии журнала «Урал» за лучшую поэтическую публикацию 2000 года. Участник Второго Московского международного фестиваля поэтов. Переводил с английского стихи Гэри Снайдера (совместно с А. Шатуновым). Живет в Екатеринбурге.

Тексты в Журнальном зале

Предложный падеж

Василий Чепелев о прозе и поэзии Алексея Сальникова ; Анна Родионова о стихах Дениса Ларионова

Василий Чепелев

Непосредственно О поэтическом генезисе успеха романов Алексея Сальникова

1.

Едва ли не главным действующим лицом 2018 года в большой, «романной», «премиальной» — как угодно — отечественной литературе стал выступавший де-факто дебютантом для этого сегмента литературного процесса, но при этом давно и хорошо известный экспертам и квалифицированным читателям в сегменте поэтическом, ныне екатеринбуржец, а исторически — тагильчанин Алексей Сальников. Третий по счету роман Алексея «Петровы в гриппе и вокруг него», опубликованный исходно в журнале «Волга», неожиданно (но небезосновательно!) перевернул чаши весов, и сегодня Сальников известен несоизмеримо большему количеству читателей и специалистов в первую голову именно как прозаик, а не как поэт.

Немудрено: за год «Петровы» побывали в шорт-листах «Большой книги» и «НОСа» (в рамках этой премии роман получил Приз критического сообщества), были награждены премией «Национальный бестселлер» (вручение которой сопровождалось на удивление бесцеременными и резкими даже для этой институции отзывами о романе со сцены). Первый тираж выпущенной «Редакцией Елены Шубиной» в декабре 2017 года книги Сальникова1[1] Алексей Сальников. Петровы в гриппе и вокруг него. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018. — 411 с. составил 3000 экземпляров и моментально разошелся, последовало несколько допечаток, последняя из которых, согласно сайту издательства АСТ, в августе 2018 года. Количество рецензий, написанных как профессиональными критиками самого разного свойства, так и соцсетевыми «обзорщиками», исчисляется сотнями. Только на одном книжном рекомендательном портале LiveLib обнаруживается больше 150 читательских отзывов. А в номинации «Лучший роман на русском языке» премии «Выбор читателей 2018», вручаемой этим порталом, Сальников единственный автор, сразу две книги которого вошли в шорт-лист: помимо «Петровых в гриппе…», это опубликованный издательством LiveBook (стартовый тираж — сразу 10 000) роман «Отдел»2[2] Алексей Сальников. Отдел. — М.: Livebook, 2018. — 432 с., формально более ранний, выходивший также в «Волге» и для книжной версии прилично исправленный. Новая книга Сальникова, роман «Опосредованно», в журнальном варианте также только что опубликованный в «Волге»3[3] Алексей Сальников. Опосредованно: Роман // «Волга», 2018, №9., вот-вот выйдет отдельным изданием.

Налицо ошеломляющий успех, причем едва ли не всех видов, которые только можно придумать: читательский, издательский, премиальный, экспертный, критический. Случай особенно редкий в связи с тем, что, на мой взгляд, успех Сальникова-прозаика в значительной степени обусловлен качествами Сальникова-поэта. И именно ключевые характеристики и свойства его поэтических текстов, перенесенные в тексты прозаические, обеспечили такое внимание к сальниковским романам.

Возможные параллели в обозримом прошлом — пожалуй, лишь Дмитрий Данилов и Мария Ботева, чей специфический инструментарий, хорошо известный и высоко ценимый узким кругом экспертов, был адаптирован к условной «литературе больших тиражей» и оказался гарантией читательского успеха. Данилов, известный ранее как мастер актуальной прозы созерцательно-сомнамбулического свойства, двинувшись сперва к романной форме, а затем и к драматической, завоевал гораздо большую, нежели раньше, аудиторию интеллектуальных читателей4[4] Отдельно не могу не сказать о «встречном движении» Данилова и Сальникова. Прозаик Данилов в последние годы активно работает над поэтическими текстами, при этом не отказываясь от ключевых стилистических и оптических подходов, отработанных в прозе. Поэт Сальников привносит в прозаические тексты свои поэтические установки. Но насколько при этом перед нами во всем разные авторы! Для Данилова переход к стихам — удовлетворение вполне современной потребности в более динамичном, важном здесь и сейчас выказывании, в случае Сальникова переход к крупной прозе говорит о наличии потребности скорее противоположной: в медленном и подробном высказывании.

[5] Алексей Сальников. Дневник снеговика. — NY: Ailuros Publishing, 2013. — 40 с.

[6] Хроника поэтического книгоиздания в аннотациях и цитатах. Апрель — август 2013 «Воздух», 2013, № 3—4.

[7] Алексей Сальников. Стихи 1999—2013 гг. Челябинск: Изд-во Марины Волковой, 2014. — 60 с. — (Галерея уральской литературы. Кн. 7-я)

[8] Хроника поэтического книгоиздания в аннотациях и цитатах. Июнь — ноябрь 2014
«Воздух», 2014, № 4.

[9] Стихи цитируются по: Алексей Сальников. Дневник снеговика. NY: Ailuros Publishing, 2013; Современная уральская поэзия: антология. 3 том (2004—2011). Составление: Я.И. Грантс, С.В. Ивкин, В.О. Кальпиди, А.А. Сидякина, Е.В. Туренко. — Челябинск: Десять тысяч слов, 2011; Алексей Сальников. Стихи «Урал», 2005, №11.

[10] Галина Юзефович. Безумие и норма, реальность и бред. В трех русских (отличных!) романах
«Meduza», 9.09.2017.
. Ботевой, стартовавшей одновременно и со стихами, и с актуальной прозой, инфантильная, наивная, но когда нужно — достаточно жесткая оптика позволила позднее приобрести известность и успех в очень непростой области детской литературы.

2.

О каких свойствах поэзии Сальникова идет речь? Прежде всего, бросается в глаза, как Сальников работает с метафорой. Мне уже доводилось обращать на это внимание, рецензируя для «Воздуха» его книгу стихов «Дневник снеговика»5: «Сложноустроенные, иногда текстообразующие метафоры — важная составляющая его стихов, но автоматизм, алогичность, говорение под диктовку этих самых метафор, свойственные нижнетагильской школе от Евгения Туренко до Руслана Комадея, у Сальникова не встречаются никогда. Его метафоры, как и его стихи вообще, неожиданно сдержанны, дисциплинированны и умны, темперамент высказывания в них намеренно снижен: это тщательно замороженные и потому сохранённые в неизменном и неизменённом виде чувства и переживания»6. К сходным выводам приходит Наталия Санникова в рецензии на следующую книгу Сальникова «Стихи 1999—2013 гг.»7: «Принято отмечать у Сальникова виртуозную метафору, но на самом деле он лишает её свойственных ей черт, разоблачает её, возвращает к тому изводу, где уже нет никакой метафоры, а есть только жизнь»8.

Такая работа с метафорой естественным порядком вытекает из специфической оптики поэта, умеющего видеть важное в ненужной и неинтересной ерунде, всматриваться в жизнь взглядом одновременно скептическим и полным нежности, ловко используя ностальгический и аналитический фильтры:

Со временем сезон цветения вишни

Сливается со временем, где вишни висят, как гири,

Литература становится похожа на самурая, который пишет

Предсмертные стихи — и не делает харакири.

Передвигаясь в транспорте, грязном, будто посуда,

Видишь, как на рисовых полях весенних газонов,

Блестящих на солнце, стоят повсюду

Призраки (в доспехах)

Снеговиков (без оных)9.

Не в меньшей степени все те же самые свойства метафоры и оптики Сальникова характерны для его прозы. «… если герой заходит в подъезд, то описание его пути до квартиры может занять добрый десяток страниц. Каждая поездка в общественном транспорте […], каждый поход в аптеку или супермаркет обрастают бесконечными деталями и подробностями. Впрочем, подробности эти не особо утомляют, поскольку пишет Сальников как, пожалуй, никто другой сегодня — а именно свежо, как в первый день творенья. Словно бы специально поставив себе задачу нигде, ни единого раза не употребить хоть сколько-нибудь затертый оборот, Сальников в любое типовое словосочетание, в самое проходное и неважное предложение ухитряется воткнуть совершенно не то слово, которое ожидает читатель. На каждом шагу он выбивает у него почву из-под ног, расшатывает натренированный многолетним чтением «нормальных» книг вестибулярный аппарат и заставляет улыбаться там, где улыбаться, вроде бы, вовсе нечему» — пишет в более всего повлиявшей на успех романа рецензии критик Галина Юзефович («Медуза»)10.

И действительно — улыбаешься и даже смеешься, читая роман, едва ли не постоянно. Причем смех вызывают как описываемые ситуации (будь то многочисленные городские сумасшедшие, попадающиеся Петрову на пути, пробуждение в гробу, сверх всякой меры узнаваемые сборы ребенка на елку и т.д.), так и вот именно сальниковские метафоры (от процитированной уже повсюду урны, которая «как будто ждала кого-то на свидание и много курила», до сравнения страдающей гриппом очереди в поликлинике с изображениями уродцев, плодов пьяного зачатия, на больничных плакатах). Смеховыми триггерами в романе становятся чаще всего отличительные черты оптики Сальникова — пристальное внимание к фоновым мелочам и готовность увидеть важное в житейском абсурде, а также его фирменные систематически выворачиваемые наизнанку, приземленные, инверсированные метафоры. То есть и здесь работают качества, являющиеся ключевыми для стихов Алексея (кстати, очень часто невероятно смешных).

Как это обычно бывает, совсем без подруг,

Или с каким-то подобием общей жены

Молчаливые мужчины неподвижно стоят вокруг

Пивного ларька, и лица у них красны,

Как у ирландских киноактеров. В свете таких замут,

Если движешься мимо, невольно становишься злей —

Они киноактеры, но не помнишь, как их зовут

И не можешь припомнить хотя бы одну из ролей.

И в итоге мучаешься, и проходит несколько лет,

А когда оглядываешься, то видишь, что они продолжают стоять,

Задумчиво нахмурившись, смотрят тебе вослед —

Арт-хаусных финно-угров пытаются вспоминать.

Непривычность для широкого читателя подобной оптики, такого построения метафор и выверенное сочетание подробных описаний лестницы в подъезде, сборов на утренник (здесь плюс ностальгический фильтр) или поездок на троллейбусе11 [11] Здесь, пожалуй, стоит упомянуть напрямую не относящийся к основной теме статьи момент: Екатеринбург десятилетней давности прописан у Сальникова великолепно и точно. Все эти маршруты транспорта, виды из окна троллейбуса и вечно ветреная парковка возле ТЮЗа соответствуют тогдашней действительности до такой степени, что по сочетанию номеров троллейбуса и маршрутки можно почти точно догадаться, в доме по какому адресу проснулся Петров после пьянки в начале. Вот этого в стихах, кажется, мы не найдем., обрывающихся строго за пару слов до того, как успеют надоесть, и нетрадиционных метафор, взрывающих ожидания читателя, который уже приготовился заскучать после слова «будто бы», и обеспечивают почти постоянный несколько удивленный смех. Сальников виртуозно актуализирует в читателе потребность дочитать десятистраничное описание окраинной улицы или прочесть классическое сравнение всего на свете со всем на свете, и еще виртуознее эту потребность заставляет исчезнуть ловким движением руки.

Кстати, читателям современной поэзии (хочется написать, ориентируясь на спортивных комментаторов и глядя на год в календаре, «со стажем»), подобная работа со смешным в текстах хороша знакома. Достаточно упомянуть двух авторов, к которым широкая популярность пришла тогда же, когда Сальников-поэт становится известен на Урале, — в 2003—2007 годах. Естественно, речь об Андрее Родионове и Федоре Сваровском.

3.

Сказав о Родионове, нельзя не упомянуть еще об одной немаловажной для понимания Сальникова детали. Негромко читающий, не всегда смотрящий в зал, с довольно традиционными ритмически на слух стихами, которые напрочь лишены прямого социального высказывания, зачастую наполнены, казалось бы, обыденными образами, в которых метафора может разворачиваться на несколько строф, а отсылки и реминисценции часто адресуются к столь узкому кругу, что становятся зонами непрозрачного смысла, Сальников выиграл в Екатеринбурге как минимум два довольно крупных поэтических слэма. Он умеет работать с ожиданиями аудитории — и не только следовать им, но и формировать, и даже грамотно противоречить, возбуждая к себе интерес и не давая оторваться от текста. Здесь стоит упомянуть и «совершенно не то слово, которое ожидает читатель» из рецензии Галины Юзефович, и специальную, выстроенную косноязычность, в которой его, не вникая, упрекают многие критики, и систематически встречающиеся автокомментарии, и крайне редкое умение говорить в стихах о стихах без пафоса, пошлости или самоуничижения.

Полурузвельт издает полусухой закон,

Шутка доходит, с улыбочкой в голове,

Автор ее, с высунутым языком,

Бежит, трезвеет от встречного воздуха, дайте две.

А когда друзья выползают после звонка

Быстрого такси, и в такси ползут в пустоту зимы,

Он идет гулять с ротвейлером без намордника и поводка

(При том, что намордник и поводок ему самому нужны)

Вдоль малолюдной улицы, где фонари, как мед,

Желты, а сугробы лежат по бокам, не смежая век,

И в конце концов ему кажется, что кто-то идет,

А это оказывается снег.

Это снег начинает медленно падать и оседать,

Начинает себя самого собирать в мешок

Такого места на карте, где если существовать,

То нужно внезапно заканчиваться, как стишок.

Это самое умение работать с ожиданиями аудитории подтверждают и «Петровы в гриппе». Так, Игорь Гулин в своей не сказать чтобы положительной рецензии на роман12 [12] Игорь Гулин. Болезнь нашего времени // «КоммерсантЪ», 16.02.2018. (в которой как раз и упущена поэтическая генеалогия этой прозы) пишет, что книга, «задавая низкую планку ожидания — всякий раз пленяет, оказываясь чуть сложнее, чуть тоньше, чем кажется поначалу. Наверное, поэтому «Петровы» никого не раздражают, несмотря даже на свой объем». Константин Мильчин делает акцент на узнаваемости всех описываемых людей, вещей, событий и на жанровой протеичности, способной удовлетворить любой вкус: «Жанр все время меняется. То это гриппозные скитания […], «Улисс» на новый лад. То […] триллер. То повесть о советском детстве. То пародия на историческую дискуссию. То вообще фэнтези, в котором обычные люди предстают воплощениями древних божеств и духов»13 [13] Константин Мильчин. «Петровы в гриппе и вокруг него»: самый неожиданный российский роман года «Рамблер / субботний», 26.01.2018..

По-иному умение Сальникова работать с ожиданиями демонстрирует его новый роман «Опосредованно». Герои книги живут в мире, в точности похожем на наш, но в котором талантливая поэзия — «стишки, дающие приход» — запрещена законом и бытует в гетто наряду с наркотиками, тогда как инерционная поэзия существует вполне легально: примерно как в «Нет» Линор Горалик и Сергея Кузнецова порно делилось на «ваниль» и «чилли». Помимо всего прочего, в новой книге Сальников будто бы отвечает на самые надоевшие ему вопросы, заданные после «Петровых…». «Вы из Нижнего Тагила, а роман о Екатеринбурге. Почему?». Вот вам роман о Тагиле. «Почему в ваших текстах действие все время происходит зимой?». Вот вам много лета. «Вы пишете о себе?». Вот главная героиня — женщина. «О чем вообще книга в конце концов?». Вот четкая история в подробно прописанном сеттинге, на вопрос «Что хотел сказать автор?» после прочтения которой способен ответить и школьник.

В стихах Сальников нередко поступал так же. «Кинематографичность» — один из самых частых эпитетов, применяемых к его поэзии. После «ответного» стихотворения так уже в рецензии не напишешь.

К тридцати пяти перестает сниться сюрреализм — снится арт-хаус,

Кошмар обретает черты независимого кино,

В основном русского, где кухня или село,

Дождь, потому что осень, никого не осталось.

Убегают кошка, собака, ребенок, жена, куришь в постели,

Газ открыт, но не зажжен, отовсюду льется вода,

На месте родителей и знакомых пусто́ты и темнота,

Ты боялся, что тебя съедят покойники, и они тебя съели.

И теперь, разрозненный по их внутренностям, не имеющий веса,

Чувствуешь себя этакими нотами на весу

Мелодии из фильма «Пианино», где муж насилует героиню в лесу,

Ты сам на месте героини — и никакого леса.

А может, и лес, например, сосновый, дожди и осень

(Как упоминалось в самом начале), и первый лед,

Как поезд, идут кислород, водород, азот,

C шумом наклоняют верхушки сосен.

4.

По приводимым стихам Сальникова нетрудно заметить, что нарративность и зачастую довольно причудливо устроенный сюжет, пусть даже этот сюжет иногда состоит в развитии мысли или как бы приписывается, придается открывающемуся перед взором какому-нибудь нехитрому окраинному пейзажу, — постоянные свойства его текстов. Это умение работать с необязательным, но увлекающим отчего-то микросюжетом, перенесенное в прозу и, естественно, сочетающееся в романах с обязательным для прозы крупной сюжетом сквозным, — еще одно качество, принесенное Сальниковым именно из поэзии и с радостью встреченное читателем. Тем самым сегодняшним читателем, который в массе своей даже в романном жанре ожидает дискретно подаваемую информацию и разбитую на фрагменты, однако выстраивающуюся в единую картинку, историю: здесь и сейчас любой человек привык именно так взаимодействовать что с текстовым, что с визуальным контентом (ленты соцсетей и новостные ленты СМИ, заверстанные с многочисленными подзаголовками и выносами лонгриды, сериалы, ставшие точкой роста серьезного кинематографа, ролики на ютьюбе, безоговорочно победившие традиционное телевидение, рекомендательные списки и обзоры как новый жанр даже серьезного критического высказывания, и пр.). Поэтому подобное умение синтезировать большой сюжет, выстраивать единую историю из микросюжетов, не давая тексту развалиться, оказалось чрезвычайно актуальным. Как и отработанный в стихах навык работы с лакунами — многие поэтические тексты Сальникова возникают из ниоткуда и заканчиваются, по образцу выше процитированного стихотворения, «внезапно», однако остаются в этом самом вакууме, в «нигде», лишь доли секунды: читатель мгновенно включается в работу и заполняет эти пустоты, благо обстоятельства, описываемые в текстах, обычно знакомы каждому. При этом, повторюсь, пустоты окружают сальниковский микросюжет снаружи, плотность же самого текста достаточно высока, что и позволяет без потерь перенести данное умение, данный прием в большую прозу. Сравните, например, с другим мастером сюжетного стиха и работы с лакунами — Арсением Ровинским, у которого работает фрагментированность сюжета на грани с эффектом блэкаута, а пустоты, предназначенные точно так же для заполнения читателем здесь и сейчас, не окружают текст, а заполняют, вытесняют, разрывают. Вот такой прием, кажется, в прозу, которая может стать популярной, перенести нельзя. Но посмотрим, как сам Сальников иронизирует над этой работой с лакунами:

В яме сидят звери, попали туда

Незнамо как, стало быть, угодили впросак,

От скуки играют в покер, сверху вода,

Точнее, снег падает, тая у них на носах,

Еще на глазах и на четырех часах,

Надетых на лисью руку (выиграла, как всегда).

При этом толстеют от снега, медведь не рад,

Что в это ввязался, поскольку зимой

Происходит дело, медведя зовут Марат,

По окончании анекдота его отпустят домой,

Но он не знает об этом, думает, всё трубой

Железобетонной накрылось, хмурится, как пират.

Хуже всего черепахе, ее Мариной зовут,

С таким именем надо бы в море, в пруд,

А она индевеет, чувствует, что сожрут,

И не глазами и не на пляже, а именно тут.

Но тут рекламная пауза, все бегут на кухню и в туалет,

Возвращаясь, застают на экране только цветные пятна

Какие-то, кровь на снегу, чью-то фигуру, удаляющуюся в рассвет

Медленно-медленно, титры, и ни хуя не понятно.

Еще одно умение Сальникова-поэта, чрезвычайно эффективно работающее в его романах и, кстати, вышедшее из шинели нижнетагильской поэтической школы, — жонглирование речевыми регистрами. В одном тексте и даже в одной строке гармонично сочетаются и эффективно работают слова и фразы из высокого стиля и компьютерных игр, откровенные литературности и отсылки к популярным мультфильмам, лексикон среднестатистического менеджера и речь гопника с Эльмаша, регионализмы и анахронизмы. Причем работает это всё как фоновый прием, в норме не создающий лишних акцентов и взрывов, однако создающий ощущение того самого «свежего языка» из рецензии Галины Юзефович. Почему создающий? Да потому, что современный [читающий, думающий] человек, владеющий более чем одним лексическим регистром, ровно так и говорит, что называется, в мирной жизни — на работе, в быту, в комментариях в интернете: смешивая и сталкивая слова и фразы из совершенно различных источников и жизненных пространств. Однако в литературе такое естественное, спокойное, безакцентное использование подобного приема встречается не часто: обыкновенно, особенно в поэзии, от столкновения речевых пластов требуется не естественность, а взрыв (вспомним, если угодно, многие стихи Линор Горалик, или, чтобы далеко не отходить от Сальникова, — его учителя Евгения Туренко и его коллег по нижнетагильской школе Наталию Стародубцеву и, в ранних текстах, Елену Сунцову).

По тебе плачет твой селекционный сперматозоид,

Папа, когда ты переходишь на фотографию на эмали,

Мы убегали, хотя и знали: не стоит,

Их не догонят, нас уже повязали.

Ты задремал в могилке, милей невесты,

Я — на голову пепел и рву рубаху,

Люблю тебя, но ты противник инцеста,

Всё, что осталось мне, — комплексы Телемаха.

Как ни смешно, а всё же смешно нисколько,

Помнить бритьё твоё и майку с трусами,

Как бы то ни было, зеркало однооко

Видит меня теперь только твоими глазами.

Ищет, куда по новой забросить семя,

До остального, ну ладно, помянем всуе,

Требуется обычно некое время,

То, которого, как ты уже понял, не существует.

5.

Несколько слов о героях Сальникова. «Петровы — идеальные среднестатистические россияне. Разве что он тайком рисует японские комиксы, а она имеет странную привычку убивать нехороших, на ее взгляд, людей», — иронически описывает персонажей его романа Константин Мильчин. «Петровы — это автослесарь, рисующий фантастические комиксы, его жена-библиотекарь, страдающая от неспособности к эмпатии, и их флегматичный сын, увлеченный мобильными играми», — похожим образом пишет Елена Макеенко на «Горьком»14 [14] Елена Макеенко. Новая русская проза: конец мая // «Горький», 24.05.2017.. В общем и целом доброжелательные критики говорят, как о важном и привлекательном свойстве прозы Сальникова, о его внимании к простым, маленьким, вот именно что среднестатистическим людям. И это верно, но лишь отчасти, и это тоже идет из стихов.

Опыт Сальникова-человека и Сальникова-поэта, с одной стороны, несомненно диктует ему необходимость этого самого внимания к «простым людям» и даже где-то противопоставления их людям «непростым» (см. саркастические и иногда злые — Сальников вообще не сказать чтобы добрый писатель — описания различных творческих персонажей в «Петровых…» и даже отчасти в «Опосредованно»). С другой стороны — один из ключевых и очевиднейшим образом считываемых месседжей Сальникова заключается в том, что никаких «простых» и «среднестатистических» людей в принципе не существует. Безусловно, это не открытие Америки, однако вспомните — часто ли с нами говорят сегодня об опыте, скажем, переживания травмы не актрисами и гражданскими активистами, не контемпорари артистами и бывшими детдомовцами, получившими пожизненный срок, а самыми обычными рядовыми людьми? Сальниковские автослесари, библиотекари и учительницы с демонами и античными богами в головах, убийствами и намертво отчего-то запомнившимися новогодними елками в анамнезе, с по инерции существующими семьями и симптоматикой клинической депрессии здесь и сейчас — нечастые, вполне реликтовые литературные герои. И это еще один фактор успеха, который в большой мере обеспечил такую востребованность его книг. А ведь тем, кто читал стихи Сальникова, этот тип персонажа, опять же, отлично знаком: таков ключевой лирический герой его поэтических текстов, таковы же в подавляющем большинстве действующие лица его стихотворных историй.

Сырее сыра, жеваной промокашки, носа,

Более серый, чем дым, свинец, крыса, вода —

Снегопад, смыкающий шестерни и зубчатые колеса,

Трамвай идущий, налипший на провода.

Сидят пассажиры, падает снег, идут моторы,

Краснеет надпись «ГК», мужик стоит на углу,

Апельсиновое молчаливое пятно светофора

Так и остается разбрызганным по стеклу,

По каплям стекольным в шахматном их порядке,

Или в беспорядке, или в порядке лото.

Похоже, что все на свете играет в прятки,

Да так давно, что и не ищет никто.

Но как бы то ни было — каждый глядящий

На это со стороны или изнутри, устав слегонца,

Не забывает заводить музыкальный ящик,

Читай — шкатулку, чтобы все это двигалось без конца.

Публичный и бытовой образ самого Сальникова таков, что вызывает изрядное искушение сказать или подумать, что Алексей пишет своих героев — и в стихах, и в прозе — с самого себя. Сальников не открещивается от этого впечатления, хотя и не без демонстративности помещает в центре нового романа женщину. Вообще центральные женские фигуры — наиболее «литературные» персонажи во всех трех романах, тогда как и главные и второстепенные мужские (и «мальчиковые») герои, с одной стороны, абсолютно живые и жизненные, а с другой стороны — ты им радуешься, как хорошим знакомым, потому как полюбил их еще в сальниковских стихах.

Ты единственный ангел себя самого, типа нету

Другого такого, кто так же тебя понимает.

Твоя голова, налетая на мой подзатыльник,

Упускает заныканную сигарету.

Тебе десять пока еще, Боже, тебе еще десять,

Твой братела устал перепрятывать порножурналы,

Чем терпеть все твои прибабахи и телеканалы,

Тебя проще повесить.

Кстати, лирика. Лирика, мой нечитающий, это

То, что два раздолбая меж пятен фонарного света

Ощущают, но ощущают не сами,

А за них математика чувствует, коя дворами

Нас выводит и юные звезды колеблет над нами.

Я поэтому, отрок, любое из этого ада

Так легко принимаю, легко принимаю и слышу,

Что я выпил слегка, что у мальчика сорвана крыша,

Что другого не надо.

Работа с детскими персонажами, которые, как и многое другое, переселились в прозу Сальникова из его стихов, — еще один неожиданно немаловажный фактор, добавляющий читательских симпатий его романам. Дети у Сальникова (в первую очередь, конечно, мальчики, ведь еще Кассиль и Крапивин говорили, что пишут только о мальчиках, потому что мальчиком каждый из них был, а девочкой нет) — это иные, загадочные, принципиально непонятные, даже пугающие существа, всегда готовые где-то в своем мире на периферии мира взрослого, вечно попадающего в фокус внимания, сотворить нечто неожиданное — от обычной болезни до переворачивающего всю жизнь окружающих поступка. Таковы Петров-младший и Петров-ребенок из главы-флешбека про Новый год и Снегурочку (которая, к слову, кажется, могла бы быть написана в виде короткого сальниковского стихотворения, как и еще несколько глав «Петровых в гриппе…»), таков сын главного героя в «Отделе», таковы сын торговца стихами и вроде бы фоновый персонаж Женя в «Опосредованно». Подобная подача детских персонажей, которые в неизменном виде перебазировались в романы Сальникова из стихов, достаточно редка для российской прозы и срабатывает сразу по двум фронтам: с одной стороны, апеллируя к родительскому опыту читателя, с другой стороны — к ностальгическим воспоминаниям.

6.

Таким образом, большая часть ключевых факторов успеха прозы Алексея Сальникова в целом и романа «Петровы в гриппе и вокруг него», среди которых — работа с метафорой и оптика автора, его взаимодействие с читательскими ожиданиями, работа с микросюжетом и лакунами, тщательно простроенные юмористические решения, интонационные, лексические особенности и действующие на страницах его книг персонажи — без сомнения, перебрались на страницы романов из его поэтических текстов. Удивительный случай, который достоин более глубокого, нежели данная статья, изучения специалистами в условиях низкой востребованности «широкой публикой» актуальной поэзии, — и безусловно радостная история в ситуации, когда Сальников-поэт сопровождался эпитетами «недооцененный» и «непрочитанный» с первой рецензии на его книгу стихов в толстом журнале15 [15] Книжная полка Данилы Давыдова // «Новый мир», 2006, №9., а первый поэтический вечер Сальникова в Москве, а не на Урале, состоялся уже в условиях популярности его романов, в ноябре 2018 года, на сорок первом году жизни поэта.