Либерия

Я обрадовался, узнав о предстоящей поездке в Либерию. В детстве я частенько там бывал — выбирался в Либерию тайком от родителей и проводил дни напролет, гуляя по ее обширным низким холмам и наблюдая за антилопами. Домой я часто возвращался весь вымокший, потому что летом в Либерии постоянно льют тропические ливни, и воздух тяжел и влажен. Родители тогда сразу понимали, что я только что из Либерии, и поднимался скандал. «Ты опять убегал в Африку! — гремел папа. — Сколько раз тебе говорить, что это опасно? Там акулы, гориллы, крокодилы и еще черт знает кто!» Мама просто молчала, бледная от страха. Говорить она не могла, только кивала в подтверждение папиных слов. Она тоже считала, что в Либерии водятся гориллы. Не рассказывать же ей о том, что горилл в Либерии нет и что я всегда смотрю в оба, когда гуляю по Либерии.

В нашей школе Либерия не пользовалась особой популярностью. Гораздо больше любили Центральную Африку, где водятся слоны и носороги. Особым шиком считалось на них прокатиться, хотя слоны и носороги были осторожны и избегали советских школьников. Тем не менее, многие пацаны из нашего класса утверждали, что в Африке они только и делали, что катались на слонах. А один жлоб из параллельного класса даже говорил, что участвовал в настоящем сафари, но никаких трофеев предъявить не мог, поэтому ему не верили.

Вообще в школе про Африку было принято врать. Многие сбегали с уроков, а потом гордо заявляли, что бегали гулять в Африку, хотя все прекрасно знали, что ни в какой Африке эти вруны не были, потому что боялись родителей, а признаться в этом стыдились. Называли таких презрительно — «африканцами». Они еще вечно — со слов родителей, конечно, — рассказывали про Африку разные ужасы: будто и звери кровожадные в Африке, и насекомые злющие, и ужасные болезни. Сплошные враки, в общем. Насчет малярии я, например, лет до шестнадцати думал, что болеют ей исключительно маляры и, уж конечно, не в Африке, потому что никаких маляров там не встречал. Среди нас, настоящих путешественников, про Африку вообще болтать было не принято. Я так просто молчал о Либерии — знал, что найдется множество охотников там погулять и пострелять из рогаток по антилопам. Нет, у меня не было ни малейшего желания выдавать мой тайный уголок. Я всегда ходил в Либерию один.

Не помню, сколько раз я там бывал, — но в один прекрасный день обнаружил, что ход в Либерию мне закрыт. Кажется, я был тогда в шестом классе. Передо мной внезапно выросла глухая стена, и я, как ни старался, не мог перебраться через нее. А ведь раньше я мог выбраться в Либерию из любого места, буквально из любого. Помню, мне стало так горько, что я разревелся, как девчонка. Родители не могли понять, что со мной происходит. Мама считала, что у меня проблемы с одноклассниками, папа — что начинается переходный возраст. Сам же я понимал, что мой переходный возраст завершился, ведь я уже не мог свободно переходить в Либерию. Ее пестрые птицы снились мне каждую ночь.

Годы проходили, я окончил школу, поступил на юридический факультет, как и хотели родители, — но всегда жадно ловил новости из Либерии. Странные, дикие вести приходили оттуда: там шла война, правительства сменяли друг друга, лилась кровь. Я не хотел в это верить — разве могло такое происходить в моей Либерии, где антилопы мирно паслись в просторных саваннах, бродя между громадными термитниками? И вечно шумящее океанское побережье представало передо мной, каким я его видел, когда гулял по Либерии.

По окончании университета мне на время пришлось забыть о милой моему сердцу стране. Другой мир образовался и зашумел вокруг меня — мир коммерческого права, юридического сопровождения хозяйствующих субъектов, правовой поддержки при проведении слияний и поглощений. Вскоре я обнаружил себя принятым на работу в юридическое управление крупной горнодобывающей компании. В те годы она активно росла и приобретала множество самых разных промышленных активов по всей стране. Передо мной, как во сне, мелькали Челябинск, Волгоград, Саяногорск, Кандалакша, Абакан. Множество малых и больших городов прошли перед моими глазами и в одночасье забылись, как будто я там и не бывал. Компания прирастала заводами, словно понимая, что с ними делать.

Одновременно со мной в управление пришел Толя Колюжин. Он был на три года старше меня и успел сменить несколько работ прежде, чем появиться здесь. В первые же минуты знакомства он упомянул о папе, работающем в МИДе, и о любимом горнолыжном курорте. Потом выяснилось, что Толина школа находилась по соседству с моей, и разговор немедленно зашел об Африке. Это в последнее время стало модной темой среди бывших одноклассников и просто знакомых, чуть ли не мерилом социального статуса, — кто где побывал в Африке, когда учился в школе. И обнаруживалось, что кто-то обошел чуть ли не всю Африку и побывал даже в сердце Сахары, кто-то скромно ограничился Египтом. Вот когда настал час «африканцев»: можно было без особого риска нагромоздить гору вранья о прогулянных в Африке уроках. И когда мой собеседник принялся разглагольствовать о том, как легко запрыгивал на спину бегемота и бил из рогатки по крокодилам, я сразу понял, что он — «африканец». Сам же он не упустил возможности подтрунить над тем, что, кроме Либерии, я нигде не был.

— Либерия? — сморщился он. — Но там же ничего нет! Там и слонов с носорогами нет.

— Есть, — коротко ответил я. — Хотя и не так много, как в Намибии.

— Ну, не знаю, — сказал он с видом знатока и больше в разговорах со мной африканской темы не касался, видимо, считая, что я в ней недостаточно разбираюсь.

Но именно ему, Толе Колюжину, я был обязан новостью, что мы едем в Либерию. К тому времени прошли годы, он сделался начальником управления, а я — его заместителем. Компания стала огромной и начала засматриваться на интересные активы за рубежом. Помню, я сердцем почувствовал, что первым делом руководство обратит взгляды на Африку — ее огромные минеральные запасы и дешевая рабочая сила просто не могли не притягивать глаз. Так оно и случилось. Однажды Толя вернулся с крупного совещания у руководства и сообщил, что в ближайшее время нам, видимо, придется поехать в Либерию: там наметилась сделка по приобретению крупного месторождения бокситов. Он глядел на меня и ждал, что я сейчас будут прыгать до потолка, и по его лицу было видно, что предстоящее это зрелище ему заранее неприятно. Поэтому прыгать до потолка я не стал, а спокойно сообщил, что рад этой новости и готов ехать. Еще несколько секунд Толя разглядывал меня, видимо, решая, стоит ли подпортить мне жизнь и не брать меня в поездку. Но потом, по-видимому, ему пришла в голову мысль, что никто в компании не разбирается в либерийских делах лучше меня, поэтому он просто кивнул и выразился в том смысле, что, мол, ладно, тебе ехать сам Бог велел.

Вот когда меня охватила настоящая радость. Я еду в Либерию! Сколько, интересно, займет подготовка к поездке? Мне еще не верилось, что мы едем.

Подготовка заняла около месяца, ушедшего на переговоры с либерийскими государственными органами. В этих переговорах участвовала также нанятая нами небольшая либерийская фирма инвестиционных консультантов, которую возглавлял некий Балуевский — судя по всему, русский, давно осевший в Либерии. В начале ноября мы вылетели в Монровию. Нашу небольшую делегацию из четырех человек возглавлял технический директор компании, опытный, старый и сухой Алексей Алексеевич Никандров, который перед этим уже участвовал в покупке одного африканского актива — комбината в Гвинее. Летел также с нами и главный геолог, Дубягин, жизнерадостный коротыш, полжизни проработавший на золотых приисках в Якутии, чему словно служили наглядным свидетельством два ряда его золотых зубов.

Перед самой поездкой коллеги дружно пичкали нас самыми жуткими новостями про Либерию, про Монровию, и мы ожидали увидеть еще не оправившийся от недавних военных действий город, развалины, жалкую нищету. Но встретил нас город живой и жужжащий, полный пальм и ооновских джипов, где высокие бетонные здания чередовались со старинными желтыми особняками в колониальном стиле, а улицы были названы в честь американских президентов. Сильный теплый ветер дул с океана. По Брод-стрит лился неостановимый поток желтых такси. Этот город стоял здесь задолго до моих прогулок по Либерии, и я не мог в это поверить.

Мы остановились в старом респектабельном отеле, стоящем на самом берегу океана. Весь он утопал в зелени, а внутренний дворик был заставлен джипами с эмблемами ООН. Террасы со столиками выходили на океан и гостиничный пляж, огражденный с двух сторон колючей проволокой. Номера были небольшими и уютными, обслуживание — отменным. Это был, как нам объяснили, едва ли не лучший отель в Монровии.

Вечером сидели на террасе отеля. За соседними столами было оживленно — там собрались многолюдные компании постояльцев, и по частоте мелькавшего в их разговорах словосочетания можно было с уверенностью сказать, что все они — работники ООН. Похоже, эта организация обосновалась здесь надолго — даже один из проспектов Монровии был назван в ее честь. О завтрашнем дне говорить не хотелось, поэтому разговор естественным образом соскользнул на Африку. Никандров и Дубягин оказались бывалыми африканскими путешественниками: они начали сбегать в Африку со второго класса. Узнав, что и я таким же образом в свое время впервые побывал в Либерии, они принялись наперебой делиться рассказами. Выяснилось, что Дубягин — большой специалист по Эфиопии (там ему впервые захотелось стать геологом), а Никандров много путешествовал по Родезии. Сначала я тщательно взвешивал каждое их слово, но в рассказах их было столько реалистичных деталей, столько мелких подробностей, что я, в конце концов, уверился, что мои коллеги — не лживые «африканцы». В свою очередь, и они сперва недоверчиво прислушивались к моим рассказам, задавали осторожные вопросы, слушали молча, но очень внимательно. Когда мало-помалу каждый из нас уверился в правдивости собеседника, беседа пошла легче.

 — Меня чуть из школы не отчислили, — рассказывал Дубягин. — Мы-то целым отрядом в Африку ходили — семь или восемь пацанов. По пустыням шатались, натащили домой всякого барахла — бивней всяких, костей. У меня один бивень ископаемый до сих пор где-то валяется. Другие из нашего класса, конечно, тоже куда-то ходили, но настучали именно на нас. Однажды возвращаемся — а нас уже милиция дожидается. Так в школу и отвели, с этими бивнями. Ну, скандал, педсовет, разбирательство. Таскали всех по одному к завучу, требовали сознаться, указать на сообщников. Сами знаете, какие тогда нравы были. Никто не сознался. Сейчас все геологи, Боря Аверьянов — членкор, институтом командует.

— Это Борис Николаевич? — живо спросил Никандров.

— Ну да. Мы с ним в одном классе учились.

— Подумать только! — покачал головой Никандров. — У меня сестра под его руководством защищалась.

— Да? — весело удивился Дубягин. — Вот тесен мир! А как нас стращали! Там, мол, и акулы, и крокодилы, и повстанцы с ружьями. Чуть не отчислили. А потом других ребят, постарше, поймали — те куда-то там в горы забрались, где-то в Центральной Африке. Вот им правда досталось, одного даже отчислили — так, говорят, он в другой школе тоже принялся в Африку бегать.

— Да, — улыбнулся Никандров. — Нас, правда, не ловили, но пугали основательно. Но мы ничего не боялись. Помню, даже акулы были не страшны — был слух, один мальчик акулу камнями закидал, так она со страху утонула.

— Верно, — подтвердил я. — Даже у нас в школе такой слух ходил, и вообще считалось, что акулы не опасные, а очень трусливые.

— Мы тоже большой группой ходили, — сказал Никандров. — Не то чтобы боялись кого, а просто всем вместе интереснее. С нами даже девчонки ходили. Мы домой в основном фрукты таскали. Помню, в магазинах шаром покати, а дома — всегда свежие фрукты, да еще какие — африканские.

— А мы вот девчонок с собой не брали, — сказал Дубягин.

— Да они сами за нами увязывались, — ответил Никандров. — Мы им — «нет», а они в слезы. Хлопот от них много, конечно, они ведь гусеницу какую-нибудь увидят — визжат. Ну, походили-походили с нами, потом остыли немного, любопытство утолили — и отстали. А мы долго еще убегали в Африку.

— До какого класса? — поинтересовался Дубягин.

— Да не помню уже. Просто в какой-то момент будто стена выросла — не могу перейти, и все.

— Вот и у меня так же, — признался я. — Где-то в шестом классе.

— Ага, где-то так, — согласился Никандров.

— А на бегемотах вы не катались? — раздался ленивый голос Толи — он, кажется, тоже решил принять участие в разговоре.

На это Никандров тихо, но веско произнес:

— А ты, Толя, в Африке никогда и не был, так что сиди, не выступай.

И Колюжин съежился и больше в разговор не вмешивался.

К тому времени совсем стемнело, со стороны океана доносился мерный рокот, веселых ооновцев за соседними столиками еще прибавилось, и мы уже начали перекидываться с ними вежливыми шутками. В это время к нам присоединился наш инвестиционный консультант, господин Балуевский. Это был худощавый, подвижный, улыбчивый старик в очках, с бородкой клинышком, вылитый уездный лекарь, сошедший то ли с чеховских, то ли с тургеневских страниц. На инвестиционного консультанта он был совершенно не похож. Говорил он очень правильно, но чувствовалось, что думает он давно на другом языке. Звали его Вениамин Владимирович. Никогда я не видел столь обходительного и приятного в общении человека. В минуту он очаровал и Дубягина, и Толю, и даже сухого подозрительного Никандрова. Все они разулыбались шуткам любезного старика, а господин Балуевский сидел, опираясь руками на трость, приветливо улыбался и посверкивал стеклами очков.

— Как вам тут живется, Вениамин Владимирович? — спросил кто-то из нас.

— Слава Богу, слава Богу, — ответствовал Балуевский, кивая.

— Давно вы здесь? — спросил Никандров.

— В Либерии-то? Не так давно — лет двадцать, — с ласковой улыбкой отвечал Балуевский. — А в Африке почитай что всю жизнь. Можно сказать, родился тут. Всю ее исходил, каждый камушек знаю.

Мы переглянулись.

— Родились тут? — осторожно спросил Дубягин.

Балуевский неопределенно кивнул, не переставая улыбаться.

— Вижу, и вы тут не впервой, — произнес он, обводя нас взглядом. Взгляд этот ни на ком из нас особенно не остановился, но всем нам вдруг показалось, что милый старик знает о каждом из нас гораздо больше, чем нам кажется.

За всех ответил Никандров, и было видно, что он тоже старается быть непринужденно-любезным:

— Да, тут народ бывалый собрался.

— Прекрасно, прекрасно, — расцвел улыбкой Балуевский и легко поднялся. — Ну, не стану задерживаться, завтра у вас длинный день. Вопросы какие-нибудь ко мне есть? Отчеты вы получили?

— Получили, смотрим, — ответил я за всех.

— Прошу незамедлительно связываться со мной при возникновении любых вопросов, — сказал Балуевский и откланялся.

После его ухода мы еще немного посидели в молчании.

— Стреляный воробей, — негромко сказал Никандров. — И старый — а по виду не скажешь. Интересно, как он сюда попал?

— Говорит, родился тут, — отозвался Дубягин. 

— Это ты, Толя, его нашел? — повернулся Никандров к Колюжину.

— Мне его порекомендовали.

— Кто?

— Фокин. Они с ним по гвинейской сделке работали.

— А, так он и ту сделку обслуживал?

— Ну да, — неохотно произнес Колюжин. Он, кажется, еще не оправился от резкого замечания Никандрова.

Вскоре все разошлись по своим номерам.

А наутро нас уже ждала машина министерства — так начался день переговоров. График был очень плотный — за три дня нам нужно было обсудить множество вопросов и успеть посмотреть рудники, расположенные на севере, у самой границы с Гвинеей. Я отчего-то решил, что обойдусь моим английским, — и можно сказать, что обошелся, но к концу дня оказался совершенно измотан. Мы переходили из кабинета в кабинет, где нас встречал очередной чиновник в строгом костюме, и вновь начинались разговоры о том, как нужны инвестиции Либерии, пострадавшей от кровопролитного гражданского конфликта, но сейчас возрождающейся под опекой демократически избранного правительства. Осторожно и умело расспрашивали либерийцы об источниках нашего капитала, выясняли, сможем ли обеспечить работой жителей деревень, расположенных рядом с рудником, надолго ли собираемся задержаться. Нам представили на рассмотрение кипу различных документов — проекты контрактов, соглашений об организации совместных предприятий, оригиналы разрешительной документации и прочее, без чего на этом этапе не обходится ни одна сделка. Предстояло также внимательно изучить и документы, подготовленные фирмой Балуевского, — отчеты о проведенных независимых оценках, экономические расчеты, результаты проверки подтверждения запасов. Это был бесконечный день. Когда мы вышли на улицу, выяснилось, что уже девять часов вечера.

Следующий день обещал быть таким же. Нам с Колюжиным предстояло вновь провести его в министерстве — осталась куча необсужденных дел, нужно было добрать кое-какие документы. Поэтому мы договорились, что не поедем вместе с Никандровым и Дубягиным осматривать месторождение — они отправятся туда вдвоем в сопровождении работников министерства и ооновского конвоя. Все равно ни я, ни Толя ничего не понимали в технических аспектах разработки бокситового месторождения и не смогли бы провести квалифицированную оценку.

Итак, мы буквально приползли в отель и тут же разошлись по номерам. Но, оказавшись в этой уютной комнате, уставленной забавными эбеновыми статуэтками, мне вдруг расхотелось спать, и я решил выйти на террасу и чего-нибудь выпить. Здесь уже почти не было свободных столиков — веселые работники ООН умудрились все занять. Я сел за единственный свободный столик в самом углу и заказал пива.

На душе у меня было беспокойно, и я относил это к предстоящей сделке. Все шло как-то чересчур гладко. Чиновники были невероятно предупредительны, обещали всестороннюю помощь, а бумаги в целом выглядели так, что не придраться. Это-то и беспокоило. Я не участвовал в гвинейской сделке, но слышал, что там необходимо было сначала урегулировать кучу вопросов. Здесь же, казалось, все вопросы сняты изначально. Независимые эксперты — фирма Балуевского — тоже ничего не нашли: в отчетах по технической и социально-экологической оценке содержались минимальные рекомендации. Оставалось надеяться, что Никандров с Дубягиным завтра проверят все сами.

И тут я увидел, что на террасу вышел Алексей Алексеевич. Выглядел он усталым. Заметив меня, он подошел, тяжело присел за мой столик и тоже заказал пива.

— Ну как, Алексей Алексеевич? — спросил я.

Он уронил только три слова:

— Все слишком хорошо.

— Вот и у меня такое же впечатление.

— Бумаги у них в порядке? — спросил он.

— Вроде да.

Он помолчал.

— Не бывает так, — произнес он наконец. — Либо они чего-то не договаривают, либо все действительно хорошо, а в это не очень верится. Ты оценочные отчеты смотрел, Олег? Они же должны были их нам перед поездкой прислать. 

— Они не успели. Отчеты только вчера появились. Я их смотрел — там ничего серьезного, мелочь всякая. Ну, рекомендации по строительству очистных сооружений и так далее.

— Ну, завтра посмотрим, — бросил Никандров.

Чтобы унять беспокойство и перевести разговор на легкую тему, я спросил, почему его влекла именно Родезия.

Лицо Никандрова оживилось.

— Водопад Виктория, — сказал он. — Ты его когда-нибудь видел?

— Нет.

— Это потрясающе. Он низвергается в глубокое ущелье, над которым постоянно клубится словно дым — облако брызг. Стоит оглушительный грохот от падающей стены воды. Это невероятно, приковывает тебя к месту. Я, наверное, сотни раз убегал в Родезию, чтобы на это посмотреть.

— А родители знали?

— Нет, конечно. Никто не знал.

— А вот мои знали.

— Откуда?

— Ну, я им сам рассказал. Не мог врать.

Он посмотрел на меня — нет, не насмешливо, как я ожидал, а с симпатией.

— Ишь ты, какой честный, — сказал он. — Нет, мои бы с ума сошли от страха. У нас же как считалось — крокодилы, гориллы, Бармалей.

Я засмеялся.

— Ну уж, Бармалей. Мне кажется, это сказки все.

— Ничего не сказки, — строго произнес Никандров. — Бармалей действительно был. Мне о нем дядька рассказывал, он его своими глазами видел однажды на Лимпопо. Тот его чуть не сцапал, но мой дядька шустрый был — удрал от него. А вот у его одноклассника  братишка однажды сбежал в Африку погулять, так Бармалей его съел.

— Серьезно? — не поверил я.

— Конечно, серьезно. Тот маленький был еще, в одиночку удрал, а там залез, видать, не туда, ну, тот его и схапал. Много он, конечно, детворы нашей поел. Родители нас всегда предупреждали, но в таком возрасте разве слушаешь? Ну, ты-то безопасную страну выбрал — Бармалей больше в Центральной Африке орудовал.

— А что с ним потом случилось?

— Точно не знаю. Слышал, что вроде поймали его и бросили крокодилам.

— Я думал, это все выдумки.

— Это болезненная тема, о ней предпочитают помалкивать. Вообще вся эта история с побегами наших детей в Африку. На государственном уровне было разбирательство — кто допустил, где дыра. Видимо, не сразу, но нашли. Нынешние-то в Африку не бегают — всё, граница на замке.

Я согласился с ним — так оно и было. Современные школьники знали об Африке только по книжкам.

— Вот такие дела, — заключил Никандров. — Ну, нам завтра вставать рано. Местные говорят, что туда полдня ехать.

Я пожелал ему счастливого пути, и мы разошлись по своим номерам.

Той ночью я долго не мог уснуть, а потом вдруг сразу провалился в сон — сон о Либерии. Там, во сне, бродили огромные стада антилоп, а я, мальчишка, целился в них из рогатки, чего на самом деле никогда не позволял себе. Антилопы смотрели на меня строгими глазами, как родители. Потом вдруг появился Колюжин, стал занудливо разъяснять, почему либерийский актив так важен для нашей компании. «Потому, — говорил он, — что в этой стране не водятся разбойники. Здесь покой и тишина, и этим Либерия всегда выделялась среди прочих африканских стран». Я хотел что-то возразить, но проснулся.

Сон вспомнился мне, когда я, выйдя к завтраку, обнаружил в ресторане одного Толю — Никандров с Дубягиным уже уехали на месторождение.

— А ты мне снился, — с усмешкой произнес он на мое приветствие. — Рассказывал мне о каких-то разбойниках.

Я изумился и, в свою очередь, рассказал ему о своем сне.

— Страна такая, — вяло посмеявшись, сказал он. — Тут каждый готов поделиться с тобой рассказами о том, какие безобразия здесь творились во время войны. Вот твой мозг и трансформировал это в тревожные образы, а мой — уловил эти сигналы. И не такое бывает. Вот я читал, что незадолго до извержения вулкана Кракатау…

Мне пришлось перебить его — нас должна была уже ожидать министерская машина. По дороге в министерство я вдруг почувствовал острое сожаление, что не поехал вместе с Никандровым на месторождение. Рудник располагался в горах Гвинейской возвышенности, царстве саванн и мощных рек. Неподалеку лежал хребет Нимба с его величественной, одетой густым лесом главной вершиной. В свое время я трижды посещал те места, чтобы полюбоваться горой Нимба. Гордым пиком она осталась в моей памяти, и я даже не поверил, когда кто-то из министерских чиновников рассказал, что сейчас великолепная вершина вся изрыта штольнями и карьерами — там добывают железную руду. Невыносимая досада поднялась во мне — я больше никогда не увижу первозданной красоты горы Нимба, обезображенной горнодобытчиками. И я все еще пребывал в дурном настроении, когда раскладывал свои бумаги в очередном министерском кабинете. Его хозяин, начальник одного из департаментов, был любезен и предупредителен, как все чиновники этого министерства. Родом он был как раз из округа Лофа, где и располагалось месторождение, и я сразу, довольно сварливо, спросил его:

— Что же, большой рудник?

— Смотря с чем сравнивать, — ответил он. — Если с железорудными шахтами в Нимбе, то совсем маленький. На нем ведь и добычи настоящей никогда не было. Зачем добывать в Либерии, если можно добывать в Гвинее. Добыча бокситов у нас совсем неразвита.

— Ну, в Гвинее есть свои риски.

— Мы знаем, — ослепительно улыбнулся он. — В Гвинее очень нестабильная обстановка. А у нас хоть месторождения и не разработаны, но вам никто не помешает их разрабатывать. Можете приступать хоть завтра. Мы очень заинтересованы в притоке инвестиций в наши северные районы: они очень пострадали от войны. Уверен, местные власти окажут вам всемерную поддержку.

— Как вы понимаете, сначала мы должны произвести оценку активов и всех рисков, с ними связанных.

— Разумеется. Мы предоставили вам всю информацию.

— А как там в смысле безопасности?

Он серьезно и печально покивал.

— Это очень важный вопрос для нас, господин Царев. Вы должны понять меня правильно — недавняя вспышка насилия не была направлена против сотрудников международных организаций. К сожалению, племенная рознь остается в тех местах большой проблемой. Можете быть уверены, что мы примем все меры, чтобы обеспечить безопасность вашего персонала. Вы сможете также беспрепятственно использовать свои охранные фирмы.

Его искренность меня тронула.

— Мы весьма на это надеемся, — произнес я. — Признаться, для меня лично вести из Лофа стали потрясением. Я всегда полагал, что Либерия — очень спокойная страна.   

Только тут я понял, что сморозил глупость. Но он расхохотался, приняв мои слова за шутку.

— Да, мы очень спокойная страна, — произнес он, трясясь от смеха. — Мы уже два года не воюем.

Пришлось посмеяться ему в тон.

Этот день был таким же нескончаемым, как и предыдущий, и закончили мы тоже поздно, около восьми. Все документы были собраны. Толя предложил, не теряя времени, приехать в отель и обсудить в его номере предварительные результаты нашей оценки. Мы долго раскладывали бумаги, проверяли и перепроверяли сроки лицензий, просматривали финансовую отчетность. Закончили мы за полночь. На этом наша работа была практически завершена, осталось только дождаться возвращения технических специалистов и услышать их мнение. Я предложил Толе спуститься в бар. Он покачал головой.

— Я лучше лягу. Умотали они меня вконец.

Я же никакой усталости не чувствовал, наоборот, меня наполняла непривычная бодрость. Правовая оценка не выявила серьезных вопросов — но все зависело от результатов технической оценки. Некоторые риски можно было обозначить уже сейчас — нормальных дорог в районе промысла, скорее всего, нет, окрестное население к приходу иностранцев настроено враждебно. Все это можно исправить — при условии, что шахта в приемлемом техническом состоянии, дополнительные средства на доразведку не требуются и промышленную эксплуатацию можно начать быстро и при минимальных затратах.

Час был уже поздний, и посетителей в баре было немного. В дальнем углу за большим столом собралась компания стариков — все седые, коренастые, похожие на нефтяников или моряков. Я было скользнул по ним взглядом, но потом незаметно оглядел их внимательнее. Примечательный народ сидел за тем дальним столом. Лица многих были покрыты грубыми шрамами, на руке того, кто сидел ближе ко мне, не хватало двух пальцев. Все это возбудило мое любопытство. Переговаривались они негромко, и я тщетно силился разобрать, на каком языке они говорят. Но тут один из них наклонился, и я увидел, что во главе стола восседает не кто иной, как Балуевский. Он, по-видимому, давно заметил меня и с улыбкой кивнул. Вслед за этим на меня воззрился весь стол. Теперь я мог разглядеть их получше. Это были, как на подбор, крепкие костистые старики довольно угрюмого вида. Было их человек восемь, и все они пристально и недобро разглядывали меня. Все, кроме Балуевского. Он с приятной улыбкой поднялся и, опираясь на трость, подошел ко мне.

— Добрый вечер, добрый вечер, Олег Евгеньевич! — сердечно приветствовал он меня. — Вижу, зашли, что называется, промочить горло?

— Да, только что из министерства, — ответил я. — Тяжелый денек выдался.

— Могу себе представить. Не угодно ли за наш стол?

Я взглянул в тот угол — компания продолжала неподвижно меня разглядывать. Идти к ним не хотелось.

— Спасибо, Вениамин Владимирович, я тут посижу, отойду маленько, — произнес я.

Он, по-видимому, не спешил возвращаться к своим, потому что сказал:

— Как хотите, — и, лучась улыбкой, присел рядом. Некоторое время прошло в молчании: он сидел прямо, опираясь на трость, и с дружелюбной улыбкой разглядывал меня без малейшего намерения начать разговор. Заговорил он, только когда молчание стало невыносимым.

— Ну, как вам Либерия? — задал он вопрос.

— Хорошая страна, — искренно сказал я.

Он, похоже, остался доволен этим ответом.

— А наши отчеты? Как вы их нашли?

— На этом этапе — вполне информативно.

Он опять довольно кивнул, словно не ожидая услышать ничего другого.

— Алексей Алексеевич поехал на месторождение? — спросил он еще.

— Да, они должны вернуться завтра.

— Это если у них получится, — заметил он. — Дороги в тех местах аховые. Кажется, мы упоминали об этом в отчете. Я ведь, Олег Евгеньевич, север Либерии знаю прекрасно, участвовал в разведке всех крупных месторождений. Добычи там, конечно, никогда большой не было — война, знаете, боевые действия. Но разведка одно время велась довольно активно. Здесь и англичане были, и американцы, и немцы. Интересовались ресурсами. Вообще интересное было время.

— Да, — не удержался я, — ведь и страна интересная.

Он внимательно посмотрел на меня и, видимо, счел достойным подробностей.

— Это так, — произнес он, кивнув, и вдруг мечтательно улыбнулся. — Если бы вы знали, как здесь было хорошо когда-то. Я ведь воевал — да-да, воевал на стороне Национального патриотического фронта. Был большим человеком при Тейлоре — военным советником. О, это замечательная личность, сейчас на него всякую напраслину возводят, но он работал на благо своей страны и был большим другом горняков. Жаль, что его не поняли, посадили в тюрьму. А ведь у него были планы, он пользовался огромным авторитетом в регионе, развивал добычу алмазов.

Помню, на это я лишь спросил его:

— Кажется, в Лофа есть алмазные рудники?

— О да! Очень большие. Алмазы пользуются огромным спросом в Западной Африке, говорю вам как специалист. Я ведь одно время занимался ими — много ездил по региону, был по поручению президента Тейлора в Гвинее, Сьерра-Леоне. Тогда у нас были грандиозные планы. Я бы вам посоветовал сразу наладить отношения с местными. Они люди незлые, просто долгие войны ожесточили их. Вы их просто на работу берите, прямо деревнями. Тогда они будут вам благодарны и не станут обижаться. Все беды от нищеты, от безработицы, — вздохнул он.

— Политика компании, — заметил я, — отдавать предпочтение местным кадрам. Мы ведь если приходим, то надолго, и хотим не только добывать, но и развивать.

Он взглянул на меня с некоторой хитринкой.

— Это все так говорят, Олег Евгеньевич. Западные компании поначалу так и утверждают. А когда дело доходит до подписания договора, начинают выклянчивать себе льготы.

Он глянул через мое плечо и поднялся.

— Извините, ребята зовут, — сказал он. — У нас сегодня, что называется, встреча ветеранов, однополчан, так сказать. Все мы знаем друг друга много-много лет. Раз в год собираемся и сидим всю ночь — вспоминаем былое. Вы завтра улетаете?

Я ответил утвердительно.

— Ну, если я понадоблюсь, звоните. А так желаю счастливого перелета. Эх, Москва, Москва! — добавил он. — Сколько лет не был.

— Так приезжайте, Вениамин Владимирович, за чем дело стало?

— Да дело-то за многим стало. Но это длинная история, как-нибудь в другой раз, когда наведаетесь. Ну, до свидания, Олег Евгеньевич.

— И вам всего хорошего, Вениамин Владимирович.

Помню, на том мы и попрощались. Я поднялся и пошел к выходу из бара, спиной ощущая пристальные взгляды из дальнего угла.

Больше я его никогда не видел.

Никандров с Дубягиным вернулись на следующий день. Рудник они нашли в удручающем состоянии, гораздо худшем, чем описывалось в отчетах Балуевского. Единственная штольня была когда-то укреплена временными деревянными крепями, которые на нескольких участках давно сгнили, что привело к обвалам. По многим признакам, некоторые отсеки штольни затоплены водой. Как мы и подозревали, обустроенных дорог в районе месторождения не было. По самым примерным прикидкам инвестиции в реконструкцию рудника и строительство инфраструктуры исчислялись колоссальными цифрами, и это не считая серьезных затрат на доразведку. В довершение всего, к самым рудникам лепилась большая деревня, которую нужно было переселить.

Условия для покупки складывались самые неподходящие. Окончательный ответ продавцам было давать не в наших полномочиях — мы еще должны были доложиться на совете директоров, — но и так было ясно, что компания откажется от покупки актива в Либерии.

Завтракали мы на террасе. Выдалось изумительное безоблачное утро, душистый соленый ветер задувал с океана. Никандров уже поделился своими соображениями насчет состояния рудника и судьбы сделки и теперь рассказывал о джунглях, о птицах невероятных расцветок — и я живо представлял себе этих птиц. Когда он закончил, я поведал о своем встрече с Балуевским.

— Старая лиса, — только усмехнулся Никандров. — Что ж, свои деньги с обеих сторон он отработал… Ну, мы сейчас с Виктором Павловичем соснем часика два — всю ночь не спали, ехали, — а там можно и в аэропорт.

Толя предложил мне погулять по городу, но я отказался. Честно говоря, мне хотелось быстрее покинуть эту чужую страну. От нечего делать я принялся изучать документы, делать пометки. Еле дождался, когда проснутся Никандров с Дубягиным. Когда за нами приехала министерская машина, чтобы отвезти нас в аэропорт, я выбежал к ней первым.

Домой возвратились мы без приключений. Руководство внимательно выслушало наш доклад и не долго думая отказалось от сделки. А через месяц Толю Колюжина без лишнего шума попросили уйти из компании. Я до сих пор не знаю причин его увольнения, но вместо него назначили меня. Об Африке на уровне нашего руководства больше речь не заходила: видимо, компания раздумала расширять там свое присутствие.

Время от времени я вспоминал милого лукавого старика, когда от него приходили письма — фирма, ссылаясь на успешный опыт работы с нами, предлагала дальнейшее сотрудничество, перечисляла возможные проекты, которые могли бы нас заинтересовать. Мы оставляли эти письма без ответа.

Тем, наверное, все бы и окончилось — но последовало продолжение, неожиданное для всех, кто участвовал в этой истории. Да вы наверняка знаете об этом из новостей.

Со времени нашей поездки прошло больше года, когда имя Балуевского прогремело на весь мир: Специальный суд для Сьерра-Леоне выдал санкцию на арест международного преступника Бармалея, который последние двадцать лет скрывался на территории Либерии под именем Вениамина Балуевского. Помимо участия в военных преступлениях во время гражданской войны в Либерии, его обвиняли во множестве других преступлений против человечности, совершенных на территории различных африканских государств. Были обнародованы леденящие кровь подробности этих преступлений — десятки засвидетельствованных случаев детского каннибализма, массовые ритуальные убийства людей и животных, формирование детских батальонов для использования в боевых действиях, нелегальная торговля алмазами для финансирования военных конфликтов. Бармалей и не думал скрываться: его взяли в собственном доме, расположенном в престижном квартале Монровии. Ведущие мировые агентства несколько дней показывали сюжет: улыбающегося благообразного старика выводят из дома и сажают в автомобиль. Говорили о скором суде — ввиду собранного огромного количества доказательств. Но прошло уже больше года с тех пор, как его передали Сьерра-Леоне, а суд все еще не состоялся — адвокатам Бармалея все время удается добиться отсрочки в связи с преклонным возрастом и плохим состоянием здоровья своего подзащитного.

В компании если и были ошеломлены новостью, что Балуевский — на самом деле Бармалей, то виду не подали. Никандров вообще заявил, что с самого начала обо всем подозревал и что в Африке, если копнуть, разбойник на разбойнике, так что он ничем не удивлен. Реакция же официальных властей была вполне предсказуема: арест Бармалея они обошли молчанием.

Что до меня, то я несколько дней ходил сам не свой. Всё вспоминал его слова, как хорошо было в Либерии при Тейлоре. Если бы я понимал тогда, о чем он говорит!..

Теперь он часто снится мне. Стоит под огромным развесистым деревом, вокруг порхают пестрые райские птицы, садятся ему на плечи, а он с доброй улыбкой смотрит на них и что-то приговаривает.

Что-то вроде:

— Карабас! Карабас! Пообедаю сейчас!